Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было злое, как у волка. Ни говоря ни слова Кленовичичевский собрал бумаги, встал и пошел, сгорбившись к дверям. Кречет провожал его тоскующим взглядом, словно едва удерживал себя, не давал догнать и извиниться, принять все условия защиты прав убийц и садистов-маньяков.
В дверях Кленовичичевский повернулся, сказал сдержано:
– Простите великодушно. Я был не прав, вторгаясь на важное заседание. Я понимаю, я был совсем не вовремя. Еще раз извините.
Это прозвучало как пощечина. Дверь закрылась, а мы сидели злые и опозоренные, пристыженные.
В это утро Кречет выглядел измученным, глаза ввалились, а щеки запали, как у беззубого старца. Серая нездоровая кожа плотно облегала череп, толстый и массивный. Я невольно подумал, что Кречет был бы неплохим воином в первобытное время: от удара по голове дубиной только в недоумении оглянется: что за шутки?
– Ничего страшного, – успокоил он, – просто не спал ночь.
– Что-то стряслось?
– С попами беседовал.
– Высшими?
– Я президент или нет?
– Президент, президент, – поспешно сказал я. При всей неприязни к церкви, я все-таки главу церкви называл патриархом, а рангом пониже – митрополитами. Даже архиереев от простых деревенских священников отличал. Правда, больше по одежке и размеру кадильниц. – Решились сказать?
– Решился? – удивился он. – Пришлось!
Я смотрел с сочувствием. В самом деле, как еще на ногах держится. Спросил осторожно:
– Рассказать пришлось... многое?
– Все, – ответил он зло.
– Ого!
– А что еще оставалось?
– Так приперли к стене?
– Еще и руки держали.
– Представляю... Как приняли?
Он хмыкнул, я начал узнавать прежнего, хоть и помятого, но все еще непробиваемого Кречета. Глаза его хитро сощурились:
– А по накатанной. Как десяток лет назад партаппаратчики.
– Должно было пройти еще глаже, – сказал я осторожно, – ведь у них был пример перед глазами.
Он кивнул:
– Вообще-то так и получилось. Это я так, со страху... Больно крутой поворот, вот и надрожался заранее. А что дрожать? Вся громада СССР рухнула, а уж, казалось, насколько незыблема!.. Так что владыка церкви, как и положено, уходит в частную жизнь, ему сан не позволяет становиться муллой, а быть патриархом с остатками паствы не желает... это после настоящего величия! А с остальными было еще проще. Как и работников ЦК партии их больше интересовало, куда пойдут деньги партии... то бишь, церкви. Честно говоря, основные разговоры вертелись вокруг этих денег. Но и здесь обошлось. Я пообещал, что все золото останется в их руках. Только им придется из работников Политбюро перестроиться в бизнесменов, банкиров, коммерсантов... Тьфу, совсем голова кругом идет – в работников ислама. Марина, две чашки крепчайшего кофе! Без сахара.
Марина переспросила, не веря ушам:
– Совсем?
– Совсем, – буркнул он. – Чтоб вкус был погаже. Итак, Виктор Александрович, с ними в основном улажено. Почти все высшие попы станут муллами, им все равно, лишь бы золото церкви осталось с ними. Правда, младшие священники могут возроптать, среди них немало честных, искренне верящих в свое дело. С десяток высших чинов церкви решили все же уйти в мирскую жизнь. При условии, конечно, что им достанется кусок жирного пирога при разделе.
В комнату постепенно прибывали члены команды, здоровались уважительно и с некоторым испугом, вид Кречета заметили все. Коган посматривал на меня так, словно это я отделал президента.
Я переспросил осторожно:
– Все же не верится, что все прошло так гладко.
– Какое там гладко? – рыкнул Кречет. – Но они приперли меня к стене, а я припер их. Сказал, что дело уже решенное. Припугнул, что меня поддерживает армия. Мол, начнут мутить народ, я введу войска в города, начну расстрелы. Испугались, не за народ, за свои шкуры. А потом я выдал главное... Мол, я самый ярый патриот Руси, потому не хочу чернозадым уступать даже мечети. Да, будет ислам, но это будет русский ислам! И я хочу, чтобы даже в мечетях служили русские священники. Пусть называются муллами, как угодно, но чтоб нашенское. Вот тут крики начали стихать, пошли уже разговоры. Пусть с воплями, обвинениями в предательстве, но все же разговоры. Все-таки мы все патриоты... если на это не надо тратить денег.
– И времени, – добавил я.
– И усилий, – подбросил Коган издали. Он раскрыл папку с бумагами, но жадно прислушивался к нам.
– Словом, в конце концов, уже под утро, когда все устали и охрипли, состоялся наконец деловой разговор. В целом, соглашение достигнуто. Церковь я обезвредил. На свою сторону, естественно, перевербовать не мог, но на это рассчитывать было бы глупо. Просто согласилась развалиться как православная, с тем, чтобы захватить позиции в исламе.
– Для некоторых, – сказал я, – самых честолюбивых, это как раз шанс быстро взлететь на самую вершину. Верховным муфтием России могут стать намного быстрее, чем продвижение от архимандритов до митрополитов, а затем к заветному креслу патриарха.
Он усмехнулся:
– Я на это намекнул. Так это, вскользь. Смотрю, у наших попов глазенки загорелись. Потом начали тайком оглядывать друг друга, прикидывать силы. Уже смотрят, в кого вцепиться. А я еще подлил масла в огонь, скорбно посетовав... не улыбайся, я могу скорбно посетовать, когда очень надо!.. что православный мир маловат, а вот исламский... Им откроются возможности общаться с богатейшим и необъятным Востоком, арабскими странами, Африкой, всем исламским миром. Гляжу, уже не только глазки горят, а и слюнки потекли.
Вошла Марина с большим подносом. Ароматный бодрящий запах потек по комнате. На тарелочке громоздились исполинские бутерброды. Кречет довольно каркнул, ухватил в обе руки. Ел быстро, как изголодавшийся волк, только что не рычал. Кофе пил большими глотками, морщился, обжигаясь, бутерброды исчезали моментально.
– Конечно, – сказал он ядовито, – кое-кто из высших чинов церкви не хотел в ислам по другой причине...
– Какой?
– Какие могут быть серьезные причины в стране, живущей по законам экономики? Правильно, экономические. Наши попы беспошлинно ввозят из-за рубежа водку и сигареты, а ислам им эту лавочку прикроет.