Сборник "Русские идут!"

Никитин Юрий Александрович

– С чем придет, с тем и уйдет, – бросил Кречет. – У него нет права являться ко мне, когда изволит, а встречи со мной придется ждать месяцы. Да, гвалт начался... Конечно, большинство кричит потому, что есть повод покричать о президенте-идиоте, им наше православие до лампочки, но в целом такой ор может стоить падения акций...

Коган заметил едко:

– Их обрушили результаты выборов. Куда уж ниже! Разве что будем еще и доплачивать, чтобы купили...

– Кто продаст, – сказал Кречет, – скоро пожалеет. Инвестиции будут.

– Откуда?

– Жду.

–

Рассчитываете, что арабы сделают шаг навстречу?

Кречет прошелся взад-вперед, руки заложил за спину, но если такая походка у Когана вызывала у меня ассоциации с зэками, то у Кречета только расправлялись плечи, а грудь выпячивалась, он становился чем-то похожим на командира штрафного батальона.

– На кого можем рассчитывать?

Мирошниченко понял вопрос правильно:

– Интеллигенция вас по-прежнему ненавидит и страшится. Но в одном с вами согласна...

– НАТО?

– Да. То, что пошли на такое сближение с исламским миром, только бы выставить щит против наступления США на европейском континенте, вызвало споры, но все же... все же немалая часть стала на вашу сторону. Это первый случай с начала перестройки, когда Дума заодно с президентом. Причем, вся Дума! Удивительно, но и коммунисты, и соколы, и зеленые, и вся-вся оппозиция, что дерется друг с другом, а сообща – с президентом, сейчас едины в одном: натовцам надо обломать рога.

– А народ?

Мирошниченко сдвинул плечами:

– Редкий случай так называемого единства. И простой народ, и ученые, и гуманитарии – все хотели бы, чтобы НАТО провалилось сквозь землю. Ну, почти все. Даже если придется чуть-чуть затянуть пояса. Но только чуть, ибо уже и так от ветра за стену держатся. Если для этого надо лишь позволить в Москве и еще двух трех городах по мечети... причем, арабы сами воздвигнут, а нашим еще и заплатят... я говорю о строителях, то большинство говорит, что президент хоть и держиморда, но умные советники сумели как-то втемяшить в его тупую голову...

Кречет смерил его неодобрительным взглядом:

– Так и говорят?

– Ну, не все, – замялся Мирошниченко, – но я знаю таких...

– Я тоже знаю вашу семью, – буркнул Кречет.

Вслед за Мариной вошли две девушки, расставили тарелки с бутербродами, а Марина, как старшая, неторопливо разлила по чашкам горячий кофе. Краснохарев жадно потянул ноздрями, широкими, как у породистого бегемота, ухватил бутерброд побольше. Он с каждым днем держался все раскованнее, ибо генерал оказался не совсем унтером, работать не мешает, экономические реформы строевой подготовкой заменить пока не решился, уже хорошо.

Я посмотрел на Кречета вопросительно:

– Господин президент... То вы ссылаетесь на мнение народа, то надсмехаетесь над ним, как говорит наш министр культуры.

– А что? – бодро возразил Кречет. – Народ понимает, как надо, только делать лень. Когда я стаскиваю его с печи, ворчит и ругается, но понимает, что так надо. Детей они еще могут заставить мыть руки, чистить зубы, ходить в школу, а кто заставит их?

Коган сказал значительно:

– Отец народа!

Кречет, набычившись, смотрел, как министр финансов кладет в крохотную чашку кусок сахара за куском, ставя страну в зависимость от сахароносной Украины:

– Я еще не встречал еврея, чтобы не измывался над президентом. Эх, построить бы тебя, Коган, в две шеренги... а еще лучше – вывести в чисто поле, поставить к стенке да шлепнуть к вашей богоматери!

– Она не наша, а ваша, – ответил Коган ничуть не обескураженный, – а займов Запад не даст, если вот так бедного еврея к стенке, да еще в чистом поле в три шеренги квадратно-гнездовым способом...

– Запад – только одна из четырех частей света, – ответил Кречет медленно. Он взял чашку, поднес к губам. – А мы открыты всем. На Западе сейчас просто хотят жить. Как можно легче, как можно проще, без усилий. Не сушить мозги на проблемами... США – это настоящее торжество демократии! Торжество чаяний народа. А народу, как мы знаем, всегда плевать на высокое, благородное, возвышенное... Для цивилизации не страшно, хотя печально, что целый народ оказался в тупике, не страшно и то, что еще один народ обречен на вымирание и поглощение другими... но недопустимо, когда этот народ пытается свой образ скотской бездумной жизни распространить на другие народы!

Я проигнорировал бутерброды, налегал на сладкие пирожные, у меня от сладкого мозги работают лучше. Поперхнулся горячим кофе, когда Кречет заметил:

– Что-то наш футуролог молчит, если не считать этого странного треска и визга за его ушами...

Я торопливо прожевал, заговорил сипло, постепенно прочищая горло:

– Началось с того дня, когда заявили, что каждый человек – это собственный мир, это целая вселенная. Заявлено было в политических целях, чтобы всякие там кречеты не обращались с людьми как с винтиками, чтобы в мире наконец-таки утвердился закон, при котором человеческая жизнь признавалась драгоценной, невосполнимой, и что, мол, с потерей каждого человека все человечество теряет невосполнимо много... Понятно, чтобы выровнять, надо перегнуть в другую сторону. Перегнули. Утвердили. Теперь жизнь каждого труса, подлеца, хуже того – преступника, считается столь драгоценной, с потерей которой человечество... и так далее.

– Верно, – буркнул Яузов. – Хоть вы не служили, а рассуждаете... Да-да, рассуждаете.

– Спасибо, – поблагодарил я. – С обществом то же самое. Обществами! Сектами. Группами. Сексуальными меньшинствами. И прочим-прочим. По нашей нынешней логике нельзя разрастающуюся раковую опухоль лечить, а уж тем более – оперировать, ибо нарушение прав человека и т.д. Пусть лучше подохнем все, все человечество, но зато останемся верны принципам... забывая, что нет вечных принципов, нет непогрешимых, ибо иные времена – иные правы. Тот мир, который знаем, разрушен. Я говорю... о главном. Включая телевизор, человечек смотрит фильмы, где наемные убийцы оказываются благородными героями, где проститутки чище и возвышеннее простых честных женщин, где правда на стороне бандитов... Вы этого еще не заметили?