Сборник "Семьдесят два градуса ниже нуля"
Шрифт:
– Буду вызывать по алфавиту. – Бармин положил на стол листок с фамилиями, достал из кармана куртки большую лупу. – Горемыкин!
Теперь все поняли, что это за процедура, заволновались. Бармин через лупу тщательнейшим образом осмотрел каэшку рукавицы, брюки и сапоги повара.
– Все, Валя, садись здесь. Груздев!
– Никогда еще не был под следствием. – Груздев усмехнулся. – Вы очень эффектны, Саша, в роли Холмса.
Бармин шутки не принял.
– Дугин!
– Здесь я, – входя, откликнулся Дугин. – Собрание, что ли?
– Раздеваться не надо, – сказал Семенов. – Подойди к доктору.
– Медосмотр, – пояснил Томилин. – На вшивость.
– Ковалев!
– Кирюшкин!
– Кузьмин!.. У тебя на каэшке кровь!
– Палец порезал. – Кузьмин весь сжался. – Саша, побойтесь бога, вы же сами вчера перевязывали!
– Снимай каэшку, произведу анализ. Отойди, не мешай. Непомнящий!.. Да не вертись, замри, я тебя вскрывать не собираюсь! Осокин!.. Николаич, ты мне нужен… Видишь пятнышки, здесь и здесь?
Бармин соскоблил несколько комочков на чистый лист бумаги.
Осокин рванулся.
– Какие пятнышки? – Голос у него сел, по лицу прошла судорога. – Дружка выручаешь?
Железной рукой Бармин удержал Осокина на месте.
– Это мозг, – приблизив лупу к комочкам, сказал он. – А вот и кровь, на обоих унтах.
Семенов поднялся с колен и вперил в Осокина тяжелый взгляд.
– Ребята, не верьте, – оглядываясь, быстрым шепотом заговорил Осокин, – он дружка выручает! Вон, у Кузьмина тоже кровь! Может, кто мои рукавицы надел! Пусть всех проверяет!
– Проверим, проверим, – не сводя с Осокина тяжелого взгляда, сказал Семенов. – Валя, забери у него рукавицы, положи на стол поосторожней. Продолжай, Саша.
– Рахманов!.. Семенов!.. Соболев!.. Томилин!.. Филатов!
– Пусть его другой проверит! – Осокин не сидел, а подпрыгивал на стуле. На его искаженное отчаянием лицо было страшно смотреть. – Пусть Олег!
Бармин протянул лупу Ковалеву. Тот долго осматривал одежду Филатова.
– Солярка да масло, – сказал он. – Ты, Веня, не обижайся, зажигалка-то была твоя. Филатов отошел, не ответив.
– Теперь меня, – сказал Бармин.
– А, чего тебя? – Ковалев махнул рукой. – Все ясно.
– Проверяй! – потребовал Бармин.
И опять наступило молчание.
– Так во-от кто, оказывается… – тихо, с удивлением глядя на Осокина, протянул Горемыкин.
– Ребята, не верьте. – Глаза Осокина бегали и умоляли. – Никуда я ночью не выходил, а пятнышки – они от супа, они от чего хочешь могут быть!
– Позвольте! – Рахманов решительно дернул бородкой. – Извините, Сергей Николаевич, но лучше поздно, чем никогда. Возвратившись со срока, я долго не мог уснуть и видел, что Осокин оделся и покинул дом. Он отсутствовал не менее пятнадцати минут.
– Почему не сказали сразу? – устало спросил Семенов.
– Я не хотел бросать тень… не ожидал…
– И спокойно смотрел, как Веню топтали? – вскипел Томилин. – Даже обидно видеть такого… на месте Андрея Иваныча!
– Но я обязательно сообщил бы об этом, – нервно возразил Рахманов.
–Честное слово!
– Похвальное намерение, которое делает вам честь, – холодно сказал Семенов. – Осокин, почему вы убили собаку?
Осокин опустил голову.
– Я – не хотел ее убивать… сам себя не помню…
– Врете, Осокин. Вы обдуманно убили Белку, чтобы бросить тень на Филатова. Но, будучи первостатейным подлецом, преступником, вы оказались неумелым и – попались.
Осокин вскинул голову.
– А вы не оскорбляйте! Подумаешь, кокнул собаку! Когда людей на ваших глазах калечат – молчите, да? Ну, виноват, ну, выговор дайте, а, зачем оскорблять?
– Оскорбили его, – насмешливо сказал Дугин. – Нет уж, выговором не отделаешься! Уж не ты ли и Мишке глаз подбил?
– Садист!
– Подонок! Семенов поднял руку.
– Дядя Вася, ты у нас вроде старейшины, традиции лучше всех знаешь. Скажи свое слово.
– Скажу, – согласился Кирюшкин. – Ты, паря, не собаку кокнул, ты всем людям в душу плюнул, понятно? За такое административные взыскания не положены, нет их в кодексе. На материке тебя… ну, погладили бы легонько и отпустили на все четыре стороны, а отсюда – куда отпустишь? До начала полетов, Сергей, этому удальцу жить с нами, никуда от него не денешься. Поэтому предлагаю: соседей его, Рахманова и Непомнящего, переселить в другие домики, в кают-компанию пусть не ходит – еду дежурный ему носить будет, и чтоб никто, опять же кроме дежурного, с ним ни единого слова. Короче говоря, полный бойкот.
ДЯДЯ ВАСЯ
Семенов чаще других зимовал на дрейфующих станциях, но такого теплого лета и он не видел. Уже две недели температура воздуха держалась выше нуля, снежницы протаивали до уровня океана, а лунки для стока воды размывало до двух метров. Дизельная, словно островок, возвышалась на высоком, обложенном брезентом ледяном фундаменте посреди озера из талой воды, ее спускали по канавкам в лунки, но она вновь заполняла свое ледяное ложе, и механики пробирались в дизельную на клиперботе. «Дед Мазай и зайцы», – ворчал Кирюшкин. Ходить по Льдине стало опасно: за ночь чуть подмерзало, мостики, переброшенные через проталины и лунки, становились скользкими, и их зачищали скребками. Кабели пришлось поднять и подвесить на столбы, два жилых домика, гидрологическую палатку и склад с оборудованием перевезли на новое место.
Никаких серьезных ЧП, однако, не происходило, работа шла по программе, и с обхода лагеря Семенов возвращался удовлетворенный. В кармане куртки лежала радиограмма от Веры, радиозонд поднялся на тридцать два километра, гидрологи нащупали интересный подъем в районе хребта Ломоносова. Груздев, который после выздоровления не вылезает из своего павильона, в восторге от «редкостного возмущения магнитного поля» – словом, все нормально. Семенов улыбнулся. «Маньяк! – кричал Филатов. – Алхимик!» – это когда Груздев отгонял его от магнитного павильона. Там все на медных гвоздях, даже пуговицы металлические Груздев на своей одежде заменил деревянными палочками, а Веня полез в павильон, начиненный металлом, как граната.