Сборник статей и интервью 2009г (v1.22)

Кагарлицкий Борис Юльевич

Последующие 30-40 лет кейнсианский проект работал, создав удобоваримую и потребительски богатую модель общества, ставшую альтернативой социализму советского образца. Но существование такого строя, пригодного для мелкой и средней буржуазии, было оскорбительным несчастьем для буржуазии крупной, для олигархов и ТНК. Доля активов, которой владел 1% самых богатых граждан США, снизилась с 48% в 1930-м до 22% в 1975-м. А доля в национальном доходе 0,1% мега-богатых снизилась с 8% в 1928 г. до 2% в 1973-м. Разница в доходах оставалась огромной, но речь пошла уже о принципе - о вопросе менталитета и классового сознания. Высший класс всегда и везде склонен к герметизации себя и защите от всех прочих слоев, и лучшим способом здесь выступает как раз сознательное продуцирование экономического неравенства для «низших» или «запудривание» мозгов для «средних».

Тогда и появился «спаситель либерализма» Хайек. Он и известный философ Карл Поппер, сторонник тоталитарных идей Платона, в конце 1940-х начали разрабатывать доктрину контрнаступления на кейнсианское социальное государство, получившую название неолиберлизма.

Группа Хайека получила большую финансовую и информационную поддержку крупного капитала и стала наращивать свое влияние в политических кругах и элитарных университетах. Был подключен и Нобелевский комитет по экономике. Ждать пришлось два десятилетия. Отшумели студенческие бунты 1960-х, хиппи превратились в яппи, западный мир начал проигрывать «Большому Совку» в геополитике - и тут пришло время бросить подготовленные нелиберальными теоретиками силы в практический политический бой за выживание капиталистической системы, западного мира в целом, а заодно и ради деструкции кейнсианских моделей государства. Это был последний и решительный бой крупного капитала и его теоретиков в эпоху «холодной войны». Как и во всякой войне, начали с подавления внутреннего врага - профсоюзов и социальной помощи. Усилилась и гонка вооружений - традиционное средство массированной реанимации экономики. Тем более, что логика противостояния с Советским Союзом как раз этого и требовала. Рейган и Тэтчер совершили контрреволюцию, но, что еще более важно в геополитическом и историческом плане, смогли «добить» СССР, покончив с самой страшной угрозой капитализму за всю историю существования этого строя. «Рейганомика» и «тэтчеризм» дали правящему классу новое ощущения могущества, а капитализму - статус победителя. А победителя не судят.

Результаты нелиберальных реформ к началу 1990-х были следующими. Доля в национальном доходе 0,1% богатейших людей США за 25 лет выросла в 3 раза, налог на сверхвысокие доходы снизился с 70% до 28% (при Рузвельте он был поднят до 80%, а в 1955-1965 гг. удерживался на уровне 90%). Соотношение средней зарплаты топ-менеджера и рабочего в корпорациях США поднялось с 30:1 до 500:1, реальная зарплата рабочих снизилась на 10%, число граждан США, не имеющих медицинской страховки, выросло до 44%.

Неолиберализм перераспределил богатство в пользу богатого меньшинства во всем мире. Тезис неолибералов, что обогащение богатых будет выгодно большинству, оказался ложным - даже если не учитывать цинизма, с которым неолибералы соблазнили «средний класс» выбросить с социальной шлюпки «слабых».

Под давлением неолиберализма в культуре Запада все больше доминировал собственнический индивидуализм. Тэтчер даже заявила, что не существует «такого явления, как общество, - только отдельные мужчины и женщины». Присущий неолиберальной антропологии социал-дарвинизм доходил иногда до уровня гротеска. Хайек в 1984 г. заявил, что для существования рыночной экономики необходимо, чтобы люди освободились от некоторых пpиpодных инстинктов, сpеди котоpых он выделил чувства человеческой солидарности и сострадания.

Тогда и зазвучала вовсю концепция «золотого миллиарда», от которой ныне «корежит» всех критиков неолиберальной модели…

Как и всякое, долгое время успешное, политическое (экономическое) направление, неолиберализм начал переценивать свои силы. Его теоретики и практики впали в «головокружение от успехов», фактически проглядев те угрозы, с которыми неолиберализм не справился. Мало того - многие из ныне обнажившихся угроз он сам и породил.

Самообманы неолиберализма

Первым самообманом неолиберализма было то, что он посчитал себя «высшей и единственно верной стадией мирового экономического порядка» (знакомо, не правда ли?). Веру эту укрепляли две вещи: практические достижения неолиберальной капиталистической экономики (в отличие от мифической экономики коммунистической), и разгром соцлагеря, оставившего на длительный период капитализм нелиберального образца единственным хозяином экономики планеты. Отсюда и родился «конец истории» Фукуямы - преждевременное и слабо аргументированное построение, основанное на конъюнктуре текущего момента - а именно самого начала 1990-х годов. Шум, который был поднят вокруг этого тезиса, превратил Фукуяму вначале в провозвестника «новой эры в истории человечества», а затем - в посмешище сторонников практически всех течений - от ультраправых до ультралевых. Сам Фукуяма окончательно порвал с неоконсерватизмом, по его собственному заявлению, в 2006-м, признав преждевременность своего «манифеста» о конце истории. Однако, вне зависимости от рассуждений теоретиков победившего неолиберализма, эти посылки сыграли огромную роль в самообмане тех, кто вступил в руководство миром после краха коммунистического лагеря - того самого «мирового правительства» в лице владельцев крупнейших ТНК и нанятых ими топ-менедежеров в виде глав всяких МВФ, ЕБРР и G8.

Вторым самообманом неолиберализма стала глобализация. Именно в условиях доминирования неолиберальной модели глобализация была провозглашена чуть не главным признаком современного экономического уклада и главным свидетельством «вселенской победы» капитализма в его неолиберальной ипостаси. На самом деле, роль глобализации, как объективного процесса, была преувеличена. Доходило до циничного абсурда: под этот термин подводилось, к примеру, вынесение грязных производств в страны третьего мира, которые после этого провозглашались вовлеченными в процесс глобализации. На самом деле, речь шла о банальной эксплуатации «золотым миллиардом» ресурсов остального мира. Еще одним фетишем, напрямую связанным с глобализацией, стала информатизация. Интернет действительно охватил практически все человечество (вернее, ту часть, которая

испытывала в этом потребность или не была искусственно изолирована от «всемирной паутины»). Но сама по себе информатизация не есть движущая сила истории. Она - всего лишь следствие технического прогресса, виртуализации спекулятивной биржевой экономики и необходимого капитализму развития рекламно-потребительского поведения у своих «клиентов», в число которых потенциально включается все человечество. Однако никакое вселенское распространение информации и знаний само по себе не улучшило мир и не сделало его лояльным к неолиберальной модели золотого миллиарда. Мало того - Интернет дал возможность распространения любой информации, в том числе и протестного характера. Доминирование же в Сети сомнительных ценностей и принципов культуры американского образца только усилили в традиционных обществах протест против прогресса как такового - ведь прогресс это связывается исключительно с насаждением культуры вседозволенности и пошлости.

Третьим самообманом неолиберализма стала «постиндустриальная экономика» - своеобразный «капиталистический коммунизм». Смещение большей части ВВП в сферу услуг и «беловоротничковая революция» справедливо могут считаться факторами, не позволяющими говорить о том, что неолиберализм может быть преодолен революционным путем старого образца. Социальные изменения в постиндустриальную эпоху сказываются и на протестном запале потенциально недовольных: рабочее и профсоюзное движение в странах Запада играли роль в индустриальную эру, а ныне средством производства все более становится компьютер, денежные потоки приобрели виртуальный характер (благодаря тому же Интернету), и поэтому говорить о банальной схожести ситуации с кризисами капитализма индустриальной эпохи невозможно. Однако постиндустриальная экономика стала реальностью лишь внутри стран «золотого миллиарда», и то неравномерно. Остальной мир не познал прелестей этого явления. Справедливости ради нужно признать, что это случилось не только по причине расчетливого бизнес-эгоизма Запада, а и по «местным» мотивам - в первую очередь, принципиально иного менталитета, а также повсеместной коррупции правящих кругов, для которых такая модель является угрозой их сытому существованию - ведь чем ниже уровень благосостояния в обществе, тем наглее власть имущие отгораживаются от остального народа. Потому экономика услуг справедливо воспринимается в остальном мире как следствие «паразитизма» Запада. «Постиндустриальная» экономика не воспринимается не-западным миром как цель, ради которой нужно подвергать себя эксплуатации по старым моделям капитализма, обернутых в красивые упаковки с надписями «глобализация», «информатизация» и «гуманизация». В странах же, находящихся - благодаря «золотому миллиарду» - на предыдущей стадии экономического развития - в эре индустриального капитализма - традиционные мотивы социального протеста все еще могут описаны по Марксу, а значит, остается мощная база социального протеста.

Четверым, самым главным самообманом неолиберализма стало невнимание к традиционной геополитике и изначальная недооценка ресурсного фактора. Ресурсы, от которых так зависим авангард мировой экономики, находятся, в большинстве своем, в странах, к «золотому миллиарду» не относящимся. Эта печальная реальность стала очевидной еще во время нефтяного эмбарго начала 1970-х, но в первом десятилетии ХХІ века ресурсная зависимость нелиберального мира стала его ахиллесовой пятой. Россия с ее энергетической гегемонией и соответствующим «залихватским» поведением, вечно нестабильный Ближний Восток, и наконец, иракская кампания, которая во многом ускорила кризис в главном «отсеке» мировой экономики - в США - все это стало следствием недооценки традиционных вызовов «старого образца» и переоценки собственных возможностей. Универсальность неолиберализма очевидно оказалась отчасти неприемлемой, а отчасти непригодной, для остального мира. Породив и укрепив новые центры экономической мощи, Запад посчитал, что сможет контролировать их и политически. Для этого требовалось лишь показательно убрать с мировой арены «отбившихся от рук» одиозных диктаторов, контролирующих некоторые нефтеносные территории (Хуссейн) или просто принципиально «внесистемных» игроков (Милошевич), раздражающих мировое правительство и его наемный менеджмент самим фактом своего существования. Отсюда - иракская война, ведущаяся в якобы насквозь глобализированном и «новом» мире традиционными силовыми методами классического военного конфликта, отсюда - прямой (Украина) и косвенный (Россия) подкуп правящей элиты СНГ и т.д.

Между тем, незападный мир и его правители действовали и действуют в своих интересах, и взамен Хуссейну и Милошевичу появились Чавесы и Ахмадинеджады. «Золотой миллиард» упустил контроль над мировым недовольством или, что еще вероятнее, не захотел придать ему значения. Кинувшись в «последний и решительный» бой за обладание монопольным контролем над столь необходимыми ему ресурсами, Запад надорвался - слишком большим было поле для борьбы. Тотальной победы быть не могло, тем более что цикл нормального функционирования неолиберальной экономики уже подходил к концу, и любое событие такого рода неизбежно стало бы катализатором грядущего кризиса. Иракская война ввергла США в неслыханный бюджетный дефицит, и ставший внешним детонатором американского кризиса.

После «возгорания в главном отсеке» неизбежно пострадали и иные страны - в первую очередь те, в которых, подобно России, элита до поры до времени успешно наживалась - по своим правилам - в мире неолиберализма. За всем этим очевидным стал еще и крах потребительской модели и культуры, универсальной именно в силу ее ориентации на инстинкт накопления. В этом плане крах неолиберализма означает и крах практики и философии «жизни взаймы» - в той карикатурной форме «кредитного капитализма», который характеризовал его последнюю стадию.