Сборник юмора из сетей

Неизвестен 3 Автор

– И почем сейчас клубника-то на рынке идет?

– Рублев пятнадцать...

"Пятнадцать рублей!
– ужаснулся, лежа в кустах, сержант - Эх, война-война..."

– Да, - вспоминала одна, - бывало, до войны-то клубничку с молоком...

– И-и, что вспомнила! Где оно молочко-то? Коров-то ни у кого не осталось...

"Поотбирали скотину, сволочи!" - понял Степан.

– Ноне, говорят, опять разрешают, скотинку-то...

– Ага! Чтоб опять отнять...

– Да-а, жисть-жисть, - вздохнула одна, - мясо по карточкам...

–

И сахара-то, как нет, так нет, - сказала другая.

– В Москве-то, сказывают, еще чего-то есть...

"В Москве! В Москве! Значит, держится Москва! Не сдали!" обрадовался Гудков.

– "В Москве"!
– вторая старущка передразнила подругу.
– Да у Федотова вон, - она махнула в сторону большого дома под железной крышей, - и без Москвы все имеется.

"С властями сотрудничает, гад!
– недобро подумал Гудков.
– Полицай, небось, или староста..."

Степан решился пробираться в Москву, но по пути посчитаться с полицаем. Подползя к федотовскому дому, схоронился в дальнем конце сада за уборной, ожидая удобного момента.

– Хозяин! Комнату не сдадите?
– донеслось от дороги. У калитки стояла женщина с маленькой девочкой.

"Беженцы", - решил Гудков.

– Комнату?
– переспросил Федотов.
– Триста рублей.

Женщина у калитки, похоже, потеряла дар речи и способность двигаться, а Федотов, не дожидаясь ответа, безразлично двинулся по дорожке прямо к уборной. Похоже, Гудкову улыбнулась редкая удача. Но он решил пока не кончать эту гниду: пусть сначала возьмет на постой несчастную мать с ребенком. Сержант потихоньку, сзади стал просовывать в щель между досками ствол своего ППШ...

Не берусь описать чувства человека, сидящего, казалось бы, в самом безопасном, укромном месте, когда он вдруг чувствует голым телом прикосновение металла и в ту же минуту летом 1987 года слышит сзади вкрадчивый шепот: "Папаша! Кто в деревне - наши или немцы?"

– На... на...
– попытался ответить Федотов.

– Наши? А что ж так дорого комнату сдаешь?..

Женщина у калитки к этому моменту только-только стала приходить в себя, когда вид человека, вывалившегося из уборной без штанов с криком: "Даром! Даром отдам!.." - снова поверг ее в столбнячное состояние...

А Гудков решил в Москву идти ночью, а пока хорониться здесь, справедливо полагая, что у полицая или старосты, кем там был этот Федотов, немцы его искать не будут. решив немного соснуть, он очнулся от какого-то интуитивного чувства страшной опасности. Было уже совсем темно, и все-таки Гудков разглядел там, у дороги, несколько машин. На их светлых боках были хорошо видны темные кресты...

"Ах, гадина, - мелькнуло у Степана,- донес все-таки!.."

Из машин вышли человек десять, все в белых маскхалатах, двое были с носилками.

"Носилки тащут, - удовлетворенно подумал Гудков, - убитых своих подбирать , знают, что так просто не дамся..."

Отступив метров на триста, он вскарабкался на дерево и видел оттуда, как суетились белые фигурки, как кричал Федотов: "Да здесь

он был, здесь! Кто, говорит, в деревне - наши или немцы?.. Сам я его, конечно, не видел, он сзади был... Поверьте, товарищи..."

Видимо, вот этим неосторожно сорвавшимся словом "товарищи" Федотов подписал себе приговор. Люди в белом связали его, бросили на носилки. И один произнес: "Галлюцинации". Наверное, это означало "расстрелять" или "повесить" - Гудков не знал немецкого...

Когда моторы машин с крестами затихли вдали, Степан спустился и пошел к Москве. На его счастье, машин на дороге не было, да и не могло быть вся она была в рытвинах, ямах, воронках. Видимо, наши, отступая, наковыряли в ней дырок. Но как далеко отступили, вот вопрос? Согласно указателю до Москвы было десять километров. На рассвете Гудков залег в придорожном кювете, чуть приподнялся, припав глазом к кромке дороги. Справа и слева тянулись поля. На поле ковырялись в земле несколько стариков и старух.

"Молодежи-то нет совсем, - отметил Степан, - видно, всех в Германию фриц угнал..."

Старики,как и положено настоящим патриотам, оказавшимся под оккупантом, откровенно саботировали: они еле-еле махали граблями, по часу перекуривали, повсюду стояли сломанные - видимо, нарочно - трактора и комбайны.

"Молодцы какие, - тепло подумал о них Степан.
– Тут, наверное, крепкая подпольная ячейка".

И он снова схоронился в кювете. А когда стемнело, Гудков поднялся, отмахал десять клометров, в самом пригороде вдруг увидел яркие огни и пошел на них.

"Если костры для приемки диверсантов - гранату швырну", - решил он. Но оказалось - не костры, оказалось - загородный ресторан. У дверей стоял человек в форме, с генералсьскими лампасами на штанах и кому-то объяснял: "Руских не пускаем, сегодня у нас немцы гуляют..."

"Немцы! У самой Москвы! И генерала в плен взяли! Унизили, у дверей шавкой поставили..." - от всего этого Гудкову хотелось разрыдаться. Он в эту минуту не думал о себе, одна мысль жгла его мозг: спасти генерала! План его был прост, как проста бывает смерть в бою: незаметно подползти, поменяться с генералом одеждой, встать вместо него, а там будь что будет! И сержант пополз...

Он был уже у самых дверей, когда к генералу подошла девушка. Немка? Наша? Девушка заговорила по-русски:

– Привет, папаша...

"Куда ж ты, милая?
– в отчаянье подумал Степан.
– Куда ж ты в самое логово?! Эх, надо ж предупредить..."

– Есть ценные кадры, - вдруг сказал генерал.

"Разведчица!
– понял Гудков.
– Ах ты, мать честная, ребенок же почти, а такой герой. Не-ет, такой народ на колени не поставишь..."

Девушка что-то сунула генералу в руку, видимо, шифровку, и смело шагнула внутрь... Гудков перевел дух. Только что он, решив спасти генерала, чуть было не разрушил хорошо законспирированную сеть советских чекистов!.. Решив больше ни во что не вмешиваться, сержант двинул в Москву. А в том, что Москва наша, живет и сражается, он теперь не сомневался.