Сборник
Шрифт:
— Да. Да, Солум… А что делать с девушкой? Кей?
«О. Я не знаю.»
— Я думаю, что ей лучше вернуться туда, где она работала. Элтонвилль. Я бы хотел, чтобы она забыла обо всем.
«Она может.»
— Она — о, конечно. Я могу сделать это. Солум, она…
«Я знаю. Она любит тебя, как если бы ты был человеком. Она думает, что ты человек. Она ничего этого не понимает.»
— Да. Я бы — хотел… Неважно. Нет, не надо. Она не — такая, как я. Солум — Зина… любила меня.
«Да. О, да… и что ты собираешься делать?»
— Я? Я не знаю. Покончить со всем
«Кем бы она хотела тебя видеть?»
— Я…
«Людоед сделал много зла. Она хотела остановить его. И вот он остановлен. Но я думаю, что может быть она бы хотела, чтобы исправил часть зла, которое он сделал. Вдоль всего пути нашего карнавала, Горти сибирская язва в Кентукки, белладонна на пастбищах по всему Висконсину, африканские гадюки а Аризоне, полиомиелит и цереброспинальный менингит Скалистых Гор в Аллеганских горах; он даже поместил муху це-це во Флориде со своими адскими кристаллами! Я знаю, где расположены некоторые из них, но ты сможешь найти остальные даже лучше, чем он это делал.
— О, Боже… и они мутируют, болезни, змеи…
«Ну?»
— Он был на три дюйма выше… длинные руки… узкое лицо… Я думаю, почему бы и нет, Солум. Я могу сыграть эту роль какое-то время — по крайней мере пока Пьер Монетр не завершит организационные дела по передаче управления карнавалом «Сему Гортону», чтобы он мог отойти от дел. Солум, у тебя светлая голова.
«Нет. Она велела мне предложить это тебе, если ты сам до этого не додумаешься.»
— Она… О, Зи, Зи… Солум, если ты не против, я хотел бы побыть один какое-то время.
«Да. Я уберу отсюда эту падаль. Сначала Блуэтта. Я просто положу его возле палатки первой помощи. Никто никогда не задает старому Солуму никаких вопросов.»
Горти погладил волосы Зины, один раз. Его взгляд прошелся по трейлеру и остановился на теле Людоеда. Он внезапно подошел к нему и перевернул лицом вниз.
— Я не хочу, чтобы на меня смотрели… — пробормотал он.
Он сел за стол, на котором лежало тело Зины. Он пододвинул стул ближе, сложил перед собой руки и положил на них подбородок. Он не прикоснулся к Зине, его лицо было отвернуто от нее. Но он был с н е й, близко, близко. Тихонько он заговорил с ней, используя их старые идиомы, как если бы она была жива.
— Зи?..
— Тебе больно, Зи? У тебя такой вид, как будто тебе больно. Помнишь котенка на ковре, Зи? Мы когда-то говорили об этом друг другу. Это мягкий ковер, да, и котенок вонзает в него свои коготки и потягивается. Он тянется вперед и назад, и он зевает! А затем он подворачивает одно плечо и просто распластывается. И если поднять его лапу пальцем, она повиснет, как кисточка и падает обратно — бах! на пушистый мягкий ковер. И если ты будишь думать об этом пока не увидишь это, все это, место, где мех немного примялся, и тонкую розовую полоску, которая просвечивается сбоку потому что котенок слишком расслабился, чтобы до конца закрыть свой рот — тогда ты больше просто не сможешь чувствовать боль.
— Ну так вот…
— Тебе больно, потому что ты не такая, как все люди, да, Зи? Интересно знаешь ли ты сколько этого в каждом из них. Странные люди, маленькие люди — в них этого больше, чем у большинства. А у тебя больше, чем у любого из них. Теперь я знаю, теперь я знаю почему ты хотела и хотела быть большой. Ты притворялась, что ты человек; и у тебя было человеческое желание быть большой; и таким образом ты прятала от себя то, что ты совсем не человек. И именно поэтому ты так сильно старалась сделать из меня самого лучшего человека, которого ты только могла придумать; потому что ты должна была быть сама человеком, чтобы сделать все это для человечества. Я думаю, что ты верила, действительно верила, что ты человек — до сегодняшнего дня, когда тебе пришлось посмотреть правде в глаза.
— Итак ты посмотрела правде в лицо, и ты умерла.
— Ты полна музыки и смеха и слез и страсти, как настоящая женщина. Ты умеешь делиться и ты знаешь как это, быть с к е м — т о.
— Зина, Зина, кристалл видел действительно прекрасный сон, когда он создавал тебя!
«Почему он не закончил свой сон?»
— Почему они не заканчивают то, что начинают? Почему эти наброски без картин, эти аккорды без мелодии, эти пьесы оборванные на кульминации второго акта?
«Подожди! Шшш!.. Зи! Не говори ничего…»
— А должна ли быть картина для каждого наброска? Надо ли сочинять симфонию на каждую тему? Подожди, Зи… У меня в голове одна умная мысль…
— Она идет прямо от тебя. Помнишь все, чему ты меня учила — книги, музыка, картины? Когда я покинул карнавал, у меня был Чайковский и Джанго Рейнхарт; у меня был «Том Джонс, найденыш» и «1984». И когда я ушел, я основывался на этих вещах. Я нашел новые красоты. Сейчас у меня есть Барток и Жан-Карло Менотти, «Наука и психика» и «Сад Плинка». Ты понимаешь, что я имею в виду, дорогая? Новые красоты… вещи, о которых я и не мечтал раньше.
— Зина, я не знаю большая это или малая часть жизни кристаллов, но у них есть искусство. Когда они молодые — по мере взросления — они пробуют свои навыки в копировании. А когда они спариваются (если это спаривание) они создают что-то новое. Вместо копирования они берутся за живую вещь и строят из нее, клетка за клеткой, красоту своего собственного изобретения.
— Я собираюсь показать им новую красоту. Я собираюсь указать им новое направление — нечто, о чем они никогда раньше не мечтали.
Горти встал и подошел к двери. Он опустил жалюзи и запер их, и закрыл засов. Вернувшись к столу он сел и просмотрел все ящики. Из глубокого ящика слева он вынул тяжелую шкатулку красного дерева открыл ее ключами Людоеда, и достал планшеты с кристаллами. Он с любопытством рассматривал их при свете настольной лампы. Не глядя на этикетки он собрал все кристаллы в груду возле тела Зины и опустил свою голову на руки среди них. Было довольно темно, горела только настольная лампа; совсем слабый свет пробивался сквозь завешенные овальные окна трейлера.