Сборщик душ
Шрифт:
«Золотые часы Кай Луна»
Холодный Угол
Тим Пратт
Пять лет назад я покинул дом и с тех пор туда не возвращался – так почему же я до сих пор считаю его домом?
Почти неделю я ехал через всю страну по «Восточному Ай-40», потом свернул на север, на 202-е шоссе и уже где-то через час подъезжал к окраинам родного города под милым названием Холодный Угол. Углы здесь есть только у бесконечных прямоугольных полей
Я подумал было свернуть на засыпанную гравием обочину и позвонить Дэвиду – сказать, что нормально доехал, но решил, что ну его нафиг. Выкинув всю мою одежду, самую лучшую кастрюлю и профессиональный набор ножей из окна нашей (ну хорошо, формально – его) квартиры в Окленде, он этим как бы дал понять: «Не звони мне, я тебе сам позвоню». Вот за эту склонность к театральности я его и любил – при условии что он тренировался не на мне. Дэвид был мой первый настоящий бойфренд после кулинарной школы, и мне хватило глупости думать, что это навсегда. Хватило глупости надеяться протянуть больше пары лет, не послав все к чертовой матери.
Чем ближе я подъезжал к Холодному Углу, тем меньше мне туда хотелось. Я даже решил, что не поеду прямиком в «большой дом», некогда принадлежавший бабушке с дедушкой, а теперь – старшему брату Джимми с женой и кучей моих племянников и племянниц, которых я уже много лет не видел. Интересно, если бы я первым делом поехал туда, сыграл положенную мне роль младшего братца, сунул ноги в старые тапки и послушно проглотил порцию насмешек и сочувствия по поводу позора по телевизору – и такой бодяги на несколько дней, – а потом сбежал бы обратно в Калифорнию… сумел бы я после этого по-настоящему вернуться домой?
Я обычно говорю, что единственное, по чему я скучаю из домашнего, – это еда, и это чистая правда. Я въехал в город примерно в обеденное время и подумал, что, пожалуй, смогу выдержать Джимми, Ма, Па и нескончаемую жару, если сначала малость перекушу. После целой недели плавающего в масле фаст-фуда и мокрой пиццы, какие подают в мотелях, я жаждал чего-то настоящего (разборчивость – профессиональная деформация поваров, ничего не попишешь), а маячившее в недалеком будущем барбекю в стиле Восточной Каролины виделось отсюда вратами в рай.
На Западном Берегу такого просто нет. Бывают места, где обещают барбекю «совсем как в Каролине», но это просто фантазии на тему: соевый батончик, когда ты просил шоколадку. В одной только Северной Каролине есть две отдельные разновидности барбекю; впрочем, обе они начинаются с медленного запекания свиньи в яме, набитой тлеющей пекановой щепой. После этого вы делаете либо Единственное Настоящее Барбекю с соусом из уксуса с красным перцем (его любят в восточной части Северной Каролины), либо совершенно еретическое Лексингтонское Барбекю (встречающееся в западной половине штата) с жуткой склизкой подливой на помидорной основе.
Я припарковался на заросшей гравийной стоянке возле «Би-Би-Кью Виллардса» – местного заведения, известного далеко за пределами Холодного Угла своими идеальными, воздушными кукурузными оладьями и несравненным искусством ямового. Мастер
На стоянке не было ни машин, ни фургонов – чрезвычайно странно. Да она битком должна быть набита, даже во вторник! У меня едва сердце не остановилось от ужасной мысли; я воззрился на линялую вывеску (изображавшую радушно улыбающуюся свинью в поварском колпаке, а как же!), гадая, уж не закрылся ли «Виллардс»… но потом различил какое-то движение за грязными окнами и с облегчением выбрался из машины.
Ох уж это лето в Северной Каролине! Выныриваешь из озерца кондиционированного воздуха, и тебе словно залепляют всю морду горячей мокрой простыней. Меня тут же накрыл дикий приступ тоски по Восточному Заливу. Я вспомнил, как мы с Дэвидом сидели в холмах и глядели на прохладный туман, заволакивающий залив внизу… Только вот дороги туда мне больше не было, по крайней мере такой, в конце которой не ждали бы стыд или боль.
Я закрыл машину кнопкой на брелке и внезапно почувствовал себя донельзя глупо. В бытность мою мальчишкой люди здесь и дома-то не закрывали, не то что автомобили. Тут мне на память пришли последние электронные письма брата с жалобами на расплодившихся воров и наркоманов, и я таки оставил замок запертым. Мой оклендский парень все шутил, что я простой деревенский мальчишка, слишком доверчивый, чтобы выжить в большом городе, только вот процент метедринщиков на душу населения в моем родном захолустье куда выше, чем на Восточном Заливе. Несчастные случаи в метедриновых лабораториях унесли как минимум пару из бесчисленной популяции моих троюродных кузенов.
Я толкнул парадную дверь «Виллардса» и оказался в полумраке, заполненном пустыми квадратными столиками под клеенчатыми скатертями в одинаковую красно-белую клетку. Пара вентиляторов, похожих на пропеллеры древних самолетов, чавкали под потолком, расплескивая горячий воздух.
– Ты приехал на одном из этих новомодных гибридов? – спросила облокотившаяся на прилавок развязная блондинка.
Я кивнул, набрав воздуху в грудь в ожидании пары колких шуток, но она только сказала:
– Учитывая, куда лезут цены на бензин, я бы и сама такой купила. У нас ямовой ездит на фургоне, приспособленном под биодизель, так он уже много лет на бензин не тратится – просто сливает масло из-под кукурузных оладий и жареной картошки и так на нем катается. Что тебе принести?
Меню было, как всегда, нацарапано мелом на доске у нее за спиной и выглядело так, будто не менялось с тех пор, как я последний раз забегал сюда пять лет назад.
– Возьму меню номер два и холодный чай.
Незачем даже упоминать, что сладкий, другого тут, в «Виллардсе», не бывает.
– Садись куда хочешь. Сейчас все принесу.
И она неторопливо уплыла на кухню.
Я уселся поблизости от стойки; как и на всех прочих столах, на моем красовались: пара бутылок (стеклянная – для острого соуса и пластмассовая мягкая – для сладкого соуса барбекю); коробка пакетиков с сахаром, на тот случай, если твой чай недостаточно сладкий (не в этой жизни); и рулон бумажных полотенец вместо салфеток. Этот последний элемент – явное новшество, из-за него я немедленно вспомнил своего хозяина ресторана там, дома, и вслед за этим – что этот гад меня уволил. Нечестно, когда тебя увольняют за сделанное в таком подпитии, что ты даже и вспомнить не можешь, что именно сделал. Но, увы, такова жизнь.