Сборщик душ
Шрифт:
– Ты предлагаешь подарок, которым не вправе распоряжаться, – в конце концов, проговорила она.
– Только если меня поймают.
– Нет, – твердо сказала она и сунула карточку обратно ему. – Забери, Бенефиций. Я ее не хочу.
– Это совсем не больно, – промурлыкал он, гладя ее обнаженную руку.
– Не надо меня загружать на кусок пластмассы. Да и с какой, собственно, целью?
– У меня есть друг, он служит в Комитете по Исследованиям и Развитию. Они там работают над программой, которая позволит объединить содержимое двух психей. Ну, то есть не совсем объединить. Это, скорее, слияние. Психея-донор навсегда утратит сознание. Психея-реципиент сохраняет личность и все воспоминания,
– Ты хочешь… забрать меня себе?
– В каком-то смысле. Я не про сейчас говорю. Это… просто на всякий случай. Когда придет время…
– Ты хочешь сделать меня бессмертной, – глаза ее сияли изумлением и любовью, – навеки спрятав в себе…
– Помнишь, я говорил тебе, что хочу знать все?
Она обвила ему шею руками и крепко поцеловала, потом еще раз и еще, прижимаясь всем своим мягким теплым телом к нему, и, Бенефиций мог поклясться, в хижине запахло пышками.
Тем вечером они с Куртуазой ужинали на Олимпе, который никто не называл Олимпом. Вместо этого говорили: «Встречаемся сегодня на Крыше Мира». Ресторан плавал в тысяче футах над городом, окутанный квантовым покровом антигравитации. Внизу расстилалась впечатляющая панорама закатной метрополии. Здесь Семейства пировали, подобно богам, вдали от жалких земных забот. Единственное, чего, пожалуй, не хватало, так это амброзии, хотя Олимп успешно компенсировал это двенадцатью переменами блюд, винной картой, не знающей себе равных в Западном полушарии, и массажем после еды.
– За пять замечательных лет, – поднял бокал Бенефиций.
– Нет, за постоянство, – возразила Куртуаза.
За постоянство? Это точно игра слов или…
– Это подразумевает, что у меня был выбор, любить ли тебя. На самом деле я не смог бы перестать, даже если бы захотел.
– Тогда зачем же ты?.. – Она поставила бокал, не отпив.
– Зачем – что?
– Что для нас пять лет, Бенефиций? Что – пять сотен? Или пять тысяч? День. Час. Мгновение ока. Погляди вокруг. Все, что ты видишь в этом зале, все, что видно за его пределами, докуда хватает взгляда, – все это исчезнет рано или поздно. Но мы с тобой останемся.
– Да, – согласился он. – Мы останемся.
– Зачем тогда вообще праздновать годовщины и дни рожденья? Зачем отмечать какие-то вехи, когда времени больше не существует?
– Дело не во времени. Дело в…
– Все дело во времени, – перебила она. – Времени у нас столько, что оно больше не имеет цены. Некогда оно было самой ценной вещью на свете, теперь, – лишь прах. Мы взяли алмаз и зарыли в компостную кучу.
– Моя дорогая, ты прекрасно знаешь, куда заводят подобные мысли. Вспомни, чему нас учили в школе: лови момент! Не думай слишком много о будущем. Не пытайся представить, как оно все будет тысячу или десять тысяч лет спустя. Представь сейчас.
– Что же ты представляешь себе, когда представляешь сейчас, Бенефиций?
– Я представляю тебя счастливой.
– А я представляю тебя честным.
Прибыла первая перемена, тихо подплыв к их столику на серебряном подносе. Камбала-гриль в легком сливочном соусе. Рыбий глаз уставился на Бенефиция – пустой, немигающий, мертвый.
– Она радует тебя, Бенефиций? – обронила Куртуаза между делом, словно интересуясь, как ему нравится рыба. – Радует ее «сейчас»? Потому что ее «потом», увы, не покажется тебе ни волнующим, ни прелестным. Будешь ли ты так же радоваться ей через двести лет, когда вся ее красота уместится у тебя в ладони? Сейчас она алмаз. Но что ты станешь делать, когда время сотрет ее в порошок?
Он положил вилку и спокойно спросил:
– Так ты хочешь развестись?
– Развестись? Из-за Джорджианы? – Она расхохоталась. – Бенефиций, ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь. Да, тебя стоит наказать, я согласна, но лучшим наказанием для тебя будет дать именно то, чего ты так хочешь.
– Ты уволишь ее, на сей раз по-настоящему.
– Это было бы хорошим наказанием для нее, но не для тебя. Ты с легкостью пожертвовал собственным персистом, чтобы спасти ее – мне интересно, чем ты рисковать не станешь. Ты, конечно, мог бы бросить меня, Бенефиций, но я не дам тебе этого сделать. Ты понимаешь? Я не дам тебе уйти.
– И как же ты меня остановишь?
– Ты сам прекрасно знаешь. Что, право, за мазохизм – желать услышать, как я это скажу?
– Ты донесешь на нее в Комитет по надзору за поведением. Ее будут судить за сожительство и приговорят к смерти.
– А ведь тебе бы стоило меня поблагодарить, Бенефиций. – Куртуаза улыбнулась слепящей, несравненной улыбкой.
Ее лик был безупречен – лик Венеры, и ничего ужаснее Бенефиций в жизни не видывал. У него даже желудок подвело от отвращения.
– Поблагодарить тебя? – В горле поднялась волна желчи.
– За то, что я оставляю ее у себя персистом. Так ты сможешь наслаждаться ею, пока не пробьет час.
– Да? – Он старался казаться спокойным, но кровь уже ревела в ушах, а сердце таранило грудную клетку изнутри, пытаясь вырваться на волю. Вот уж наказание похуже развода.
– Правда ведь, милый? Она будет увядать у тебя на глазах, час за часом, день за днем, год за годом – медленная пытка времени, ее безжалостного владыки. Но не твоего, Бенефиций, не твоего. Твоя пытка будет – видеть все это, видеть и не иметь власти прекратить.
– Твой план подразумевает, что я ее люблю, – холодно сказал Бенефиций. Он очень надеялся, что сказал действительно холодно. Ах, подожди, подожди, не шевелись!
– Все твои слова подтверждают, что это действительно так.
И она взмахом руки закрыла вопрос. Его любовь к Джорджиане значила для нее не больше, чем заходящее за дымный горизонт солнце. Мило в своем роде, даже, пожалуй, живописно, но совершенно обычно. Такое каждый день увидишь.
– По дороге на ужин ты сказал, что у тебя есть для меня сюрприз, – молвила она. – Что-то по случаю нашей годовщины. Рассказывай, Бенефиций, а то я умру от любопытства.
Прибыла вторая перемена – томатный биск и истекающие маслом рулетики. Куртуаза оторвала кусочек хлеба и обмакнула его в густой суп. Плоть хлеба окрасилась алым.
– Об этом просто так не расскажешь, – ответил Бенефиций. – Придется показать.
– Я предпочту, чтобы ты мне просто рассказал.
– А я предпочту просто показать.
Следующие десять перемен он просто сохранял самообладание. Вечер обескровливал небо, потом им делали массаж – Бенефиций возлежал нагим рядом с нею на белых диванах и глядел, как сквозь стеклянный пол подмигивают огоньки города внизу (словно миллионы алмазов, тут же подсказал услужливый ум). Потом они пошли в душ, он намыливал ее совершенное тело, эту квинтэссенцию плоти, – и сохранял самообладание. Они болтали о предстоящем официальном праздновании годовщины на Луне, сплетничали о самых свежих скандалах среди Семейств, обсуждали поступившие в ментбоксы последние новости о войне в Африке и о планах объединения Североамериканской Республики с Соединенными Штатами Европы в одно мегагосударство, Объединенную Атлантическую Республику. Около полуночи они взошли на борт частного шаттла, пресыщенные телом и духом.