Сцена из жизни
Шрифт:
– Это он напрасно актеров винит. Не актеры, а пьеса виновата. Уж очень плоха. Я, когда слушал ее, сам ничего не понял, думаю, что за дичь, и Marie тоже сказала: что за бестолковщина!
– Так вот вы сами посудите, – засмеялся Городов, – если вы не поняли, так как же публике понять, а она ведь, бедная, деньги платит, думает в театре хорошее впечатление получить. Еще, например, ставят новую картину в древнем русском вкусе, а читает в ней стихи актриса в пышном бальном платье. Это уже совсем нехорошо. Потом Курский пьянее вина был.
– Так он с именин, – развел руками Величковский, – что же делать? Это еще не велика беда! Вот вчера я был на него очень зол: на целый час к спектаклю опоздал, не знаю, что и делать, где его сыскать, а публика кричит и шумит.
– Как же вы его не оштрафуете?
– Как оштрафовать? Он говорит: оштрафуете, а я больным на неделю скажусь. Вот тут и делай, что хочешь. Оштрафовать нельзя – он необходимый артист, без него сбора не бывает. Вот теперь жду ответа от Щепетович. Не знаю, возьмет ли роль? Если она не возьмет, то не знаю, что и делать. Некому дать. Хоть пьесу не давай. А что с ней станешь делать? – она по контракту обязана играть только три раза в неделю, в четвертый раз не захочет, ну и баста! Принудить не могу. Ведь не могу, Marie?
– Конечно, не можете, дядя! – подтвердила племянница Ивана Владимировича, находившаяся, как и всегда, около него.
– Это оттого, что вы им мирволите, – заметил Михаил Николаевич.
– Нет, батюшка, я не мирволю, а они, что я ни прикажу, все надо мной смеются да хихикают.
– Очень хихикают, даже, не стесняясь, при мне… – подтвердила Marie.
– Как же не смеяться, когда вы такие странные распоряжения делаете. Вдруг публике запрещаете аплодировать, ну они и обозлились.
– Я думал, больше в театре порядка будет.
– Потом, как же можно спрашивать у актеров, кто сочинил «Разбойников»? Кто же не знает, что Шиллер?
– Я забыл, да и не обязан знать – это не наша, не русская пьеса.
– Что это, Иван Владимирович, какие вы мне роли присылаете? Я вам не пешка. Не приму эту роль. В ней ни одного выигрышного места! – влетела на сцену Щепетович.
– Так что же я-то должен делать, Лариса Алексеевна? Это необходимо, иначе спектакль не состоится! – растерянно забормотал Величковский.
– Что мне за дело до вашего спектакля?
– Лариса Алексеевна, ведь вы служите, деньги получаете, так как же вам до спектакля нет дела. Если вас общество наняло, так для того, чтобы вы были полезны делу, а вы хотите играть только выигрышные роли, – заметил ей Городов.
– К чему вы-то вмешиваетесь? Не ваше вовсе это дело, – обрезала она его.
– Я вам сказал за Ивана Владимировича, как член общества.
– Что же у председателя своего голоса что ли нет? – расхохотался Вывих, приехавший вместе со Щепетович. – Это прелестно.
– Я с господином Городовым согласен! – поспешил заявить Величковский.
– А какое вы имеете право, – наступал на него Вывих, – требовать от актрисы того, к чему она не обязана. Я видел контракт Ларисы Алексеевны. Она должна играть только три раза в неделю, а вы в четвертый требуете – это незаконно. Я завтра же напишу, какие у вас распоряжения, – требуете того, на что не имеете никакого права. Вы бы прочли контракт-то.
– Merci, merci m-r Вывих, что вы за меня вступились, а то меня здесь притесняют и ролей хороших не дают. Только и играй все без щелчка.
– Так ведь я не виноват, Лариса Алексеевна, что вы публике не нравитесь! – рассеянно ответил Иван Владимирович.
– Что? Вы вздумали еще меня оскорблять? – напустилась на него Щепетович. – Вот вас Вывих продернет за это в газетах. Продернет.
– И продерну… – подтвердил Марк Иванович.
К ним подошли вновь прибывшие Петров-Курский и Бабочкин.
Увидав первого, Вывих быстро отошел.
– Здравствуйте, господа, я заехал узнать, будет у нас завтра репетиция или же не состоится, как и нынешняя. Потрудитесь мне сказать, Иван Владимирович, я тороплюсь в гости, – первый заговорил Курский.
– Я, право, еще и сам не знаю, какая завтра пьеса пойдет. Вы не уезжайте – нужны здесь.
– Какое мне дело, что я нужен. Я не нанимался торчать у вас целый день в театре.
– Поедем, брат, нас там ждут, там поросенок заливной на закуску приготовлен, – торопил его Бабочкин.
– Да погодите, господа, надо еще нам решить, какую пьесу поставить, – удерживал их Иван Владимирович.
– Что нам решать, нам какое дело? Я вам говорил – составьте комитет. Тогда мы сами и будем решать, а вы не хотели. Теперь сами и возитесь, – отвечал Сергей Сергеевич.
– Вот вздумалось еще – комитет! Поедем лучше! – ужаснулся Михаил Васильевич.
– Что же я сделаю, если Лариса Алексеевна играть не хочет, погодите уезжать, – умолял Величковский.
– Этакая неурядица. Как распоряжаются! – воскликнул Курский.
– Так я что ли виноват? Всегда меня винят, – жалобно протестовал Иван Владимирович.
– Чтобы вас не винили, составьте комитет. Дело пойдет лучше. Курский правду говорит. Они хотят этого и дайте им… – посоветовал Городов.
– Право уж, и не знаю! – снова развел руками Величковский. – Здравствуйте, Анфиса Львовна, – обратился он к только что приехавшей Дудкиной, здоровавшейся во всеми. – Скоро ли приедет Надежда Александровна? Надо сказать ей, что на завтра пьеса не состоится – надо переменить.
– Как переменить? – вспылила Дудкина. – А я для нее платье сшила. Зачем же меня в расходы ввели? Я играть не буду, пока не обновлю платья. А Надежда Александровна не совсем здорова и едва ли сегодня приедет.
– Так что же это, господа! – воскликнул в отчаянии Величковский. – Тот «не хочу», другой «не хочу». Я не знаю, что мне и делать.
– Кто же виноват, если вы распоряжаться не умеете. То и делать, что мы хотим. Составьте комитет, и все пойдет как по маслу, – заявил Сергей Сергеевич.