Сцена из жизни
Шрифт:
– К чему нововведения? Зачем еще? – проворчал Бабочкин.
– Конечно, комитет нужно непременно, – поддержал Курского Городов.
– Вот комитет – это другое дело. Мы все будем довольны! – решила Щепетович.
– Ах ты Господи! Ну, делайте, как хотите, лишь бы дело шло, – махнул рукой Иван Владимирович.
– Так комитет… Комитет… Отлично! – раздались возгласы.
– Моими распоряжениями не довольны, теперь распоряжайтесь сами, только порешите, Бога ради, на чем-нибудь. Я не знаю, какую пьесу ставить! –
Решено было спектакль на завтра отменить и вечером созвать комитет.
Все разъехались довольные.
XIX. Скандал
На другой день, к восьми часам вечера в одну из зал «общества поощрения искусств» собрались все актеры и актрисы и открывали первое заседание комитета, в руки которого, как нам известно, Величковский передал свою власть.
Не было только Крюковской.
– Ну, слава Богу, дождались наконец-то. Сами гораздо лучше справимся, – начал Петров-Курский. – Садитесь, господа!
Все уселись за стол, покрытый зеленым сукном.
– Мы такую пьесу поставим, что прелесть! Вот что я думаю: поставим мы первый раз «Расточителя», – продолжал он.
– Сбору не даст! – отрезал Бабочкин.
– Конечно, два с полтиной будет. Вы лучше поставьте «Каширскую старину», – вмешалась Щепетович.
– В самом деле, поставьте, я отлично Марьицу сыграю! – вставила Дудкина.
– Это моя роль. Какая же вы Марьица? – накинулась на нее Лариса Алексеевна.
– Вы хотите все роли только себе забрать! – огрызнулась Анфиса Львовна.
– Неправда, не потому, но вы для драмы устарели.
– Как я устарела? Я, по крайней мере, опытная актриса, а вам только кокоток играть. Разве вы на что-нибудь другое годитесь?
– Что? – вскочила с места Щепетович. – Да что же это такое, господа? Меня оскорбляют, а вы молчите, – обратилась она ко всем.
– Перестаньте, барыни! – вступился Бабочкин и даже встал. – Садитесь, Лариса Алексеевна. Ну, садитесь же!
Она села.
Бабочкин тоже сел.
– Я вас помирю. Не надо совсем «Каширскую старину». Другое что-нибудь выберем. Не ссорьтесь только. По моему мнению, «Гамлета» надо поставить.
– Ты только все для себя хлопочешь, чтобы тебе поорать где было! – усмехнулся Курский.
– Я, брат, артист старой школы, люблю пьесы, где не только поиграть, а создать роль надо, а вы, нынешние, – не артисты, а ремесленники, – возразил ему Михаил Васильевич.
– Гамлет, конечно, и сбор даст. Я Офелию буду играть – согласилась Щепетович.
– Ну, а я играть в этой пьесе не буду, – вскочил Сергей Сергеевич.
– Так ведь тогда некому играть будет, так как и вчера у дяди, – наивно заметила оторопевшая Marie. – Как же быть? Вы, господа, пожалуйста, сладьтесь между собой.
– Ставьте для меня «Расточителя», – уселся снова Курский, – тогда я стану играть, а иначе брошу вас и уеду в провинцию. Вот и все тут. Посмотрим, как вы без меня обойдетесь.
– Нельзя же все только для вас одного ставить, а нам вам подыгрывать. Мы тоже не будем, – отвечала ему Лариса Алексеевна.
– И я не буду. Я прежде всегда была первая, для меня всегда пьесы ставились, – вскочила Анфиса Львовна, затем села повернувшись спиной к столу.
– Вы, Анфиса Львовна, играйте или не играйте – это как угодно, а задом к столу и ко всем садиться невежливо, – басом заметил ей Бабочкин.
– Как вы смеете мне делать замечания! Вы невежа! Я всегда умела себя держать и в большом мужском обществе, и все меня находили деликатной и великолепной. А вы меня учить – не оборачиваясь, сказала Дудкина.
– Да как же, когда вы нам спину показываете. Разве это вежливо?
– А что вы мне прикажете, лицом к вам перевертываться? – повернулась она на стуле. – Скажите, какие претензии!
– Лицом, не лицом, но все же. Так как же, господа, с пьесой? Надо что-нибудь ставить. Вот разве подождать Надежду Александровну – она приедет, так ее спросим.
– Почему это мы должны спрашиваться у госпожи Крюковской, – обиделась Лариса Алексеевна. – Скажите, пожалуйста, какое начальство. Я желаю сама решать.
– Да она мне сказала, что если мы составим комитет, то она ходить не будет, а тем более вмешиваться в дела. Говорит, что это одна кукольная комедия, – выпалила Дудкина.
– Как вы смеете позволять себе передавать нам, – сцепилась с ней снова Лариса Алексеевна, – что госпожа Крюковская нас куклами считает. Это дерзость.
– Ничуть не дерзость, – заметил Бабочкин, – потому что по-старому лучше было.
– Ты, Бабочкин, все за свои старые, отжившие порядки стоишь! – съязвил Сергей Сергеевич.
– Потому покойнее было – меньше неурядицы.
– Зачем же ты с нами в комитете заседаешь? Сиди себе дома да точи веретена, если нравится, а нам не мешай.
– Как не мешай? Вы мной будете командовать да распоряжаться, а я дома сиди и молчи. Шалите! Прежде я начальству подчинялся, а своему брату подчиняться не хочу.
– Господа, господа, перестаньте, надо пьесу выбрать! – послышались голоса.
– Поставьте «Как поживешь, так и прослывешь» – я много раз Маргариту играла, – сказала Анфиса Львовна.
– Да что вы, Анфиса Львовна! Маргарита в чахотке умирает, а какая же вы чахоточная? – запротестовал Курский.
– Вы мне ходу не даете. Это все только интриги одни, боитесь, что меня вызывать больше, чем вас будут, – сквозь слезы произнесла она.
– Как интрига! Разве вы смеете товарищей в таких вещах обвинять, – напустился на нее Сергей Сергеевич. – Кто виноват, что вы состарились и растолстели, да видно и из ума выжили.