Сцена
Шрифт:
Во всей этой, поистине, глупой истории один Гвидо кажется мне правым.
Он не желает обниматься с Принцевалле.
— Возмутительно, — говорит публика, — оказать Принцевалле такой холодный приём!
Гвидо выставлен как отрицательный тип:
— Ах, он слишком низменно смотрит на вещи! Как можно во всём предполагать одно дурное!
Это когда его жену потребовали голой в лагерь?!
Тогда нельзя предполагать дурное?
Яго говорит Отелло:
— Ну, что же, если Дездемона и Кассио, раздевшись, лежали в постели?! Если и только?
— И
И всякий, на месте Отелло, воскликнул бы то же.
Кто же, действительно, поверит такому глупому анекдоту? Человеку сказали:
— Разденьтесь догола. Я вас поцелую в лоб!
И гнев, и ревность, и неверие Гвидо совершенно понятны, естественны, нормальны. Он кажется единственным нормальным человеком среди этих ненормальных людей, творящих необъяснимые глупости.
Я сказал бы, что Гвидо кажется мне даже умным человеком, если б у него не было преглупой привычки: говорить всё время самому, когда ему хочется услыхать что-нибудь от других.
Он мучится, он требует ответов, а потому говорит, говорит, говорит, никому не даёт сказать ни слова.
— Ответь мне! — кричит он и читает монолог, не давая никому вставить ни звука.
— Да отвечай же! — вопит он и закатывает новый монолог.
— Что ж ты молчишь?! Разве ты не видишь, как я мучусь! — хватается он за голову и, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, начинает третий монолог, ещё длиннее прежних.
Странный и глупый способ что-нибудь узнать!
— Ах, — возразят мне на всё это, — но ведь это же поэзия! Это же романтизм!
Но позвольте, разве поэзия и романтизм должны быть глупы и невероятны?
А «Монна Ванна»— это невероятный анекдот из быта изумительно глупых людей.
Зеркало жизни
«Сцена — зеркало жизни».
Давно уже театром не интересовались так, как сейчас.
Кажется, только и интересуются, что театром. Куда ни придёте, — по третьему слову разговор о театре.
Скоро здороваться будут:
— А! Доброго здоровья! Как похаживаете в театр?
— Да благодарю вас! Слава Богу! Каждый день. Вы как?
— Да вот тут как-то два дня не был. А то каждый день!
— Ну, и слава Тебе, Господи! Очень рад!
В Петербурге восемь больших драматических театров, не считая маленьких, клубных, сцен.
В Москве, кажется, что ни улица, то в конце непременно театр.
В провинции, говорят, не запомнят таких хороших театральных дел.
«Театр — зеркало жизни».
Похорошело, что ли, так наше общество, или просто ему делать больше нечего, что оно только и делает, — смотрится в зеркало?
Для друга театра явление, конечно, отрадное.
Моралист может заметить:
— Взрослое общество могло бы и другое дело себе найти!
Мы берём факты такими, каковы они есть.
Общество смотрится
— Что за изображение?
Чем должна быть современная пьеса?
То есть пьеса, отвечающая современным литературным и сценическим требованиям публики.
Пьеса, которая представляла бы собою не только эффектное и занимательное зрелище, но и составляла бы событие в литературе и театре.
Заставляла бы о себе говорить самую интеллигентную часть интеллигентной публики.
— Скажите, что автор хотел сказать? — спрашивают после первого представления новой пьесы.
— Ей-Богу, не знаю.
— Какую мысль он проводит?
— Кажется, никакой мысли!
— Позвольте! Да что же есть в этой пьесе?
— Батюшка! А настроение?!
Пьеса «в четырёх актах и семи картинах» больше не существует. Есть пьеса «в четырёх туманах и восемнадцати настроениях».
— В ней интересны некоторые «зигзаги мысли»! — как пишут нынче в рецензиях.
Добрая старая комедия, где даже в заглавии ставилась подходящая пословица:
— Вот, мол, господа честные, какую мысль желаю я провести! Заранее знайте! Смысл басни сей таков.
Она умерла.
Публика расходится с очень модной пьесы г-на Плещеева «В своей роли». [40]
40
Пьеса A.A. Плещеева была поставлена в Театре Литературно-художественного общества в 1901 г.
— Что же хотел сказать автор? Может кокотка идти на сцену? Не может?
— Ах, Боже мой! Ни то ни другое. Он просто дал настроение. Вы задумываетесь над участью «жрицы веселья». И жаль её, и что же, на самом деле, для неё можно сделать? Вот выход! И у вас в душе остаётся тяжёлое настроение. Вот это настроение и остаётся у вас от пьесы. «И так плохо и этак нехорошо».
Публика ищет настроения.
Критика говорит:
— Пьеса туманна, но в ней есть настроение.
Литераторам и артистам остаётся давать «настроение».
Настроение!
В Париже, на бульваре Клиши, есть знаменитый «кабачок смерти». Вы заходите туда, садитесь за гроб, перед вами зажигают тоненькую восковую свечечку, как перед покойником.
Вы смеётесь.
Как вдруг откуда-то из низа потянуло сыростью и холодом.
Словно могила раскрылась под ногами.
Ваша дама трусливо поджала ножки, побледнела, шепчет трясущимися губами:
— Уйдём отсюда!
Это — настроение:
В театре г-жи Яворской идут «Ночи безумные» гр. Л. Л. Толстого, «сына своего отца». [41]
41
Пьеса Льва Львовича Толстого (1869–1945), сына Л.Н. Толстого, была поставлена в Новом театре в 1901 г.