Шрифт:
В один из тех чудесных летних дней, когда сама природа подталкивает нас к прекрасному, будто бы намекая, что наивысшим достижением человеческого разума является искусство, Екатерина Андреевна Романова сидела на скамеечке перед небольшой летней эстрадой, прячущейся в тени могучих каштанов Екатерининского парка. В последнее время эта эстрада нечасто радовала посетителей подобными праздниками души. Не то что тридцать, а тем более пятьдесят лет назад, когда Екатерина Андреевна была еще совсем юной и частенько прибегала сюда на какой-нибудь концерт, кои устраивались на этой эстраде каждые выходные.
В тот день, когда Екатерина Андреевна, уже будучи дамой весьма преклонного возраста, сидела на скамеечке перед эстрадой, на сцене давали концерт популярного когда-то, особенно среди представительниц прекрасного пола, артиста Златковского, лауреата всевозможных премий. Златковскому было уже далеко за семьдесят, но выглядел он великолепно. Конечно, не так, как в многочисленных кинолентах времен юности Екатерины Андреевны, но все же весьма и весьма. Он читал стихи, и читал их так проникновенно, что Екатерина Андреевна время от времени вынуждена была прикладывать к глазам белый шелковый платочек.
Рядом сидела простенько одетая женщина лет пятидесяти и изредка всхлипывала, громко шмыгая при этом носом, чем вызывала у Романовой легкое раздражение.
– А помните, как он играл в «Роковой любви Аделаиды»? – вдруг спросила женщина, повернувшись к Екатерине Андреевне.
– Конечно! – отозвалась Романова, хотя на самом деле совершенно не помнила того фильма.
Когда-то она не пропускала ни одной ленты с участием Златковского, но со временем разочаровалась в этой звезде советского экрана и постепенно забыла о нем. Однако сегодня стоящий на сцене Златковский, постаревший и совершенно седой, но все с той же гордой осанкой, пробудил в Екатерине Андреевне воспоминания юности, и они, нахлынув мощной волной, заставили ее сердце трепетать.
Сидевший рядом с Екатериной Андреевной, по другую сторону от всхлипывающей женщины, Андрей Чайкин, внучатый племянник, вот уже несколько лет работающий в отделе уголовного розыска, не выдержал и, привстав, шепнул:
– Теть Кать, я пойду, а?
Екатерина Андреевна стрельнула в него своим пронзительным взглядом, в котором отчетливо читалось «предатель», и молча пожала плечами. Сочтя этот жест за знак согласия, Чайкин поспешил смыться.
– Ваш тоже не любитель? – шепнула Романовой в другое ухо всхлипывающая женщина.
– Почему не любитель? – возмутилась Екатерина Андреевна. – У него… дела. Он, между прочим, в полиции работает, оперуполномоченный.
– Да-а? – удивленно протянула всхлипывающая женщина. – А вот мой не любитель совсем. Уж как я его уговаривала, чтобы он пришел со мной! Кое-как согласился.
Екатерина Андреевна бросила взгляд на пустующую скамейку рядом с женщиной и вопросительно посмотрела на нее.
– Вон он, – сказала та, кивнув на молодого мужчину, сидящего в инвалидной коляске сбоку от зрительских рядов. – Сидит, набычился.
Словно почувствовав, что о нем говорят, мужчина злобно зыркнул в сторону женщин. От этого взгляда в груди у Екатерины Андреевны даже слегка похолодело, и она поспешила отвернуться.
– Жизнь утомила меня… – донеслось со сцены.
– Это Бальмонт, – прошептала
Он резким движением руки сорвал микрофон со стойки и прижал его к губам:
Смерть, наклонись надо мной!
В небе – предчувствие дня,
Сумрак бледнеет ночной…
Смерть, убаюкай меня.
При этих последних словах Златковский обратил полный трагизма взор к публике, состоявшей из полутора дюжин пенсионеров, выбросил вперед руку с микрофоном, а другой рукой ухватился за стойку. Внезапно тело его содрогнулось и мелко затряслось, будто бы в припадке. Глаза Златковского округлились, губы скривились в злорадной усмешке, редкие волосы встали дыбом.
Возглас испуга вперемежку с восхищением неподражаемой игрой артиста пронесся над зрительскими скамьями. В это мгновение Златковский замер, взгляд его остекленел, микрофон выпал из руки, и артист навзничь рухнул на сцену. Новый возглас испуга пронесся по рядам, а через мгновение раздался чей-то отчаянный крик, за ним второй, и вскоре добрый десяток пожилых и не очень женщин голосили на всю округу, и вопли их, сливаясь воедино, казались какой-то фантасмагорической сиреной.
Некоторые зрители и прогуливающиеся поблизости отдыхающие бросились к сцене.
– Что случилось? – услышала Екатерина Андреевна голос перепуганного Чайкина.
Но Романова будто дар речи потеряла и лишь махала рукой вперед, по направлению к сцене, куда бросилась ее соседка, всхлипывающая женщина. Чайкин рванул к эстраде.
– Полиция! Всем отойти! – заорал он.
– «Полиция», – передразнила его какая-то бабка. – Куда же вы смотрите-то, полиция?
– Разберемся! – отрезал Чайкин и принялся оттаскивать от распростертого на сцене артиста Златковского рыдающих женщин.
Через минуту подоспел наряд полиции, они быстро отогнали любопытствующих и сочувствующих на безопасное расстояние. Чайкин тем временем успел позвонить своему непосредственному начальнику, или, как Чайкин предпочитал называть его, – напарнику, капитану Завадскому, старшему оперуполномоченному, из-за своего несговорчивого нрава и неприятия подхалимства уже чересчур засидевшемуся в капитанах.
Екатерина Андреевна, наконец пришедшая в себя после шокирующего зрелища, поднялась со скамьи и направилась к сцене. Один из полицейских преградил было ей дорогу, но Чайкин распорядился пропустить. Сам он пялился на тело артиста и растерянно чесал затылок. Екатерина Андреевна протянула руку к лежащему возле тела микрофону.
– Теть Кать! – испуганно крикнул Чайкин. – Нельзя, не трогай.
Екатерина Андреевна выпрямилась и пожала плечами.
– Насколько я понимаю, это радиомикрофон, – проговорила она задумчиво.
– Наверное, – отозвался Чайкин.
– Хм! А зачем тогда нужен провод?
И Романова показала рукой на провод, тянущийся от стойки микрофона за кулисы.
– Откуда я знаю! – отмахнулся Чайкин. – Сан Саныч, сюда! – крикнул он, увидев приближающегося Завадского.
Екатерина Андреевна тоже заметила сурового капитана и поспешила скрыться за кулисами. А через мгновение оттуда донесся крик: