Счастье - это теплый звездолет (Сборник)
Шрифт:
Прохладная жидкость льется в горло. Что за вкус, думает Лоример, прислушиваясь к ощущениям. Покоя и свободы? А может быть, смерти?
ЭФФЕКТИВНОЕ РЕШЕНИЕ
На двух градусах северной широты семидесяти пяти градусах западной долготы молодой мужчина бросил хмурый взгляд на неработающий вентилятор и продолжил читать письмо. Он, обливаясь потом, сидел в одних трусах в душной коробке гостиничного номера в Куйапане.
И как только другие жены с этим справляются: Я с головой в работе, пишу обзор по гранту и готовлюсь к семинару, радостно сообщая всем и каждому: «Алан? О, Алан в Колумбии занимается программой биологического контроля паразитов, разве не чудесно?» — но сама воображаю тебя в окружении знойных девятнадцатилетних брюнеток, неприлично богатых и смотрящих тебе в рот. А их груди сорокадюймового обхвата выпирают из кружевных лифчиков. Я даже перевела это в сантиметры, получилось сто один сантиметр и шесть миллиметров бюста. Ах, милый, я все тебе прощу, только возвращайся домой целым и невредимым.
Алан нежно улыбнулся, представив на миг единственное тело, которое вызывало у него желание. Его девочка, его волшебница Анни. Затем встал и открыл окно пошире. В комнату заглянула бледная скорбная морда — коза. Номер соседствовал с загоном, и вонь стояла невыносимая. И все же какой-никакой, а воздух. Он снова взялся за письмо.
Со времени твоего отъезда ничего не изменилось, только Пидсвилльский кошмар все ширится. Теперь это называют сектой Сынов Адама. Неужели ничего нельзя с ними поделать, даже если это религиозное движение? Красный Крест разбил лагерь для беженцев в Эштоне, штат Джорджия. Вообрази, беженцы в Америке! Говорят, двух девочек изрезали на куски. Ох, Алан.
Кстати, Барни принес гору газетных вырезок, которые велел отослать тебе. Я сложила их в отдельный пакет — знаю, как иностранные почтовые службы поступают с чересчур пухлыми конвертами. На случай, если ты его не получил, Барни интересуется: что, по-твоему, объединяет Пидсвилль, Сан-Паулу, Финикс, Сан-Диего, Шанхай, Нью-Дели, Триполи, Брисбейн, Йоханнесбург и Лаббок, штат Техас? Вспомни, где проходит Внутритропическая зона конвергенции. Мне это ни о чем не говорит, но твое превосходное экологическое чутье, возможно, подскажет отгадку. Я увидела лишь подборку отвратительных сообщений о кровавых убийствах женщин. Самое ужасное — из Дели, о «плотах из женских трупов». Самое забавное (!) — о военнослужащем из Техаса, который застрелил жену, трех дочерей и собственную тетю, потому что Господь повелел ему расчистить пространство.
Барни такой душка, в воскресенье обещал заскочить, поможет мне отвинтить водосточную трубу и посмотреть, где она засорилась. Барни летает по воздуху: его исследования влияния антиферомонов на размножение почкоедов наконец-то дали результат. Ты знаешь, что он протестировал более двух тысяч химических смесей? И две тысячи девяносто седьмая оказалась эффективной. Когда я спросила, как она действует, Барни только захихикал; ну, ты помнишь, как он робок с женщинами. Но главное, для спасения лесов достаточно единственный раз распылить препарат. Это совершенно безопасно. Барни утверждает, что птицы и люди могут потреблять вещество сколько угодно.
Вот и все новости, любимый. В воскресенье Эми возвращается в Чикаго, в школу. После ее отъезда дом превратится в склеп. Мне будет ужасно не хватать Эми, хотя сейчас она в том возрасте, когда я для нее — главный враг. Энджи говорит, это все начало пубертата. Эми передает дорогому папочке привет, а я шлю тебе всю свою любовь, которую не описать словами.
Алан бережно сложил письмо в папку и бросил взгляд на тонкую стопку писем, запрещая себе думать о жене и доме. Толстого конверта от Барни в почте не было. Он рухнул на скомканные простыни и дернул за шнур выключателя за минуту до того, как генератор выключился на ночь. В темноте упомянутые Барни места ложились на туманный шар, который медленно вращался в его мозгу. Что-то тревожило…
Но тут мысль о кишащих паразитами детях, которыми Алан занимался сегодня в больнице, вытеснила все остальное. Он принялся думать, какие данные надо будет собрать.
«Ищи слабое звено в поведенческой цепочке» — как часто Барни, доктор Бернхард Брейтуэйт, твердил эту фразу. Где это звено, где? Утром он примется за большой садок с тростниковыми мухами…
В пяти тысячах миль Анни писала:
Ой, любимый, три твоих письма передо мной, пришли одновременно. Я знала, знала. Забудь мои слова о смуглых богачках, я просто шутила. Родной мой, все знаю… про нас. Эти ужасные личинки тростниковых мух, эти бедные дети! Не будь ты моим мужем, я бы считала тебя святым или вроде того. (А это именно так.)
Я прикнопила твои письма по всему дому, с ними мне не так одиноко. Никаких новостей, только какая-то зловещая тишина. Мы с Барни сняли трубу, она была забита гнилыми беличьими припасами. Должно быть, белки роняли орехи сверху. Надо будет заделать трубу сеткой. (Не волнуйся, на этот разя возьму лестницу.)
Барни погружен в странную меланхолию. Его очень беспокоят Сыны Адама, думаю, он будет в комиссии по расследованию, если ее когда-нибудь учредят. Самое удивительное, что никто ничего не предпринимает, словно заранее опустили руки. Как желчно написала Селина Питерс: «Если один мужчина убивает свою жену, вы называете это убийством, если таких мужчин много — стилем жизни».
Мне кажется, явление набирает силу, но никто не знает, потому что средствам массовой информации велели его замалчивать. Барни считает это своего рода заразным психозом. Он настоял, чтобы я переслала тебе этот чудовищный рапорт, отпечатанный на тонкой бумаге. Разумеется, его не опубликуют. Хуже всего молчание, словно что-то ужасное совершается под покровом темноты. Прочитав рапорт, я позвонила Полине в Сан-Диего, узнать, как она там. Мне показалось, она что-то недоговаривает. Моя родная сестра! Сначала заявила, что все лучше некуда, потом спросила, может ли пожить у нас в следующем месяце? Я велела ей приезжать немедленно, но сперва Полина хочет продать дом. Надеюсь, она не станет тянуть.
Машина снова на ходу, просто фильтр нуждался в замене. Пришлось прокатиться за ним в Спрингфилд, зато Эдди поменял фильтр всего за два с половиной доллара. Говорит, его мастерская прогорела.
На случай, если ты не догадался, те места, о которых говорил Барни, расположены на тридцатой северной или южной параллели — в конских широтах. На мои слова, что не совсем там, Барни сказал: вспомни, что Внутритропическая зона конвергенции зимой смещается и захватывает Ливию, Осаку и еще один город, забыла, ах да, Алис-Спрингс в Австралии. И что это значит, спросила я, а Барни ответил: «Надеюсь, ничего». Разбирайся сам, великие умы, вроде Барни, мыслят очень странно.
Мой самый любимый, мы с тобой — одно целое. Я живу ради твоих писем. Это не значит, что ты должен писать мне, когда валишься с ног от усталости. Просто знай, ничто на свете не сможет нас разлучить.
Р. S. Это не спецслужбы, мне самой пришлось распечатать конверт, чтобы вложить листок от Барни. Люблю тебя, твоя А.
В вонючем номере, где Алан читал письмо, дождь барабанил по крыше. Он приложил бумагу к носу, чтобы ощутить едва уловимый аромат, и сложил письмо. Затем развернул тонкий листок, переданный Барни, и со вздохом принялся за чтение.
Срочное сообщение
Показания сержанта-водителя Уилларда Мьюза,
Глоуб-Форк, Арканзас
Мы доехали до блокпоста примерно в восьмидесяти милях от Джексонвилля, и там нас ждал майор Хейнц из Эштона. Он дал нам два броневика сопровождения под командованием капитана Т. Парра. Майор Хейнц был неприятно удивлен, что в группе медиков из Национального института здоровья есть две женщины. Он в самых сильных выражениях предостерег нас от опасности. Поэтому психолог доктор Пэтси Путнем (Эрбана, Иллинойс) решила остаться внутри армейского кордона, но доктор Илейн Фэй (Клинтон, Нью-Джерси) настояла на том, чтобы ехать с нами, объяснив, что она эпи-что-то (эпидемиолог?).
Около часа мы продвигались за машиной сопровождения на скорости тридцать миль в час, не замечая ничего необычного. Нам встретились два больших плаката: «СЫНЫ АДАМА — ОСВОБОЖДЕННАЯ ЗОНА». Мы проезжали мимо небольших заводов по переработке орехов пекан и апельсинов. Мужчины видели нас, но вели себя спокойно. Разумеется, я нигде не заметил ни детей, ни женщин. Сразу за Пидсвиллем мы наткнулись на баррикаду из бочек от горючего напротив крупного склада цитрусовых. Это старая часть города, что-то вроде стихийного поселения и стоянки грузовиков. Новый город с торговыми центрами и современной застройкой в миле отсюда. Складской рабочий с дробовиком подошел к нам и велел дождаться мэра. Не думаю, что он заметил доктора Илейн Фэй, она затаилась сзади.
Мэр Блант подъехал на патрульной полицейской машине, и наш босс, доктор Премек, объяснил, что мы здесь по заданию Министерства здравоохранения США. Доктор Премек постарался случайно не задеть религиозные чувства мэра. Тот согласился пропустить группу, чтобы взять образцы грунта и воды, и побеседовать с местным доктором. Ростом мэр шесть футов два дюйма, весит фунтов двести тридцать — двести сорок, загорелый, седоватый. Он улыбался и посмеивался в самой дружелюбной манере.
Затем мэр заглянул в машину, заметил доктора Илейн Фэй, и его словно подменили. Он стал орать, чтобы мы убирались к чертовой матери. Однако доктор Премек успокоил его, и мэр велел доктору Фэй запереться в складском офисе. Мне приказали остаться с ней и следить, чтобы она никуда не выходила, а за руль сядет кто-нибудь из людей мэра.
Затем врачи, мэр и один из броневиков покатили в Пидсвилль, а я отвел доктора Фэй в офис. Стояла духота, и доктор Фэй открыла окно, но, когда я услышал, что она пытается заговорить со стариком снаружи, я сказал ей прекратить и закрыл окно. Старик куда-то убрался. Тогда она захотела поговорить со мной, но я ответил, что не в настроении. Я чувствовал, что это нехорошо, что ей не следует здесь находиться.
Затем доктор Фэй стала заглядывать в папки и читать документы. Я сказал, что ей не следует этого делать, но она возразила, что правительство направило ее сюда, чтобы проводить расследование. Доктор Фэй показала мне брошюру авторства преподобного Макилхени «Мужчины слушают Господа». В офисе стояла целая коробка. Я начал читать, а доктор Фэй заявила, что хочет вымыть руки. Я отвел ее по коридору вдоль конвейера к туалетам. Там не было ни окон, ни дверей, поэтому я вернулся обратно. Вскоре доктор Фэй крикнула, что нашла кровать и хочет прилечь. Я решил, что, поскольку там нет окон, опасаться нечего. К тому же я был рад от нее избавиться.
Чтение оказалось очень занимательным. Брошюра содержала исполненные глубокой мудрости рассуждения о том, что ныне Господь подвергает нас испытанию и, если мы исполним Его волю, нам будет дарована новая жизнь. На это указывают все знамения. Это была не та ахинея, что излагают в воскресной школе, а истинное знание.
Вскоре я услышал музыку и увидел солдат из второго броневика. Они сидели через дорогу, рядом с баррикадой, в тенечке, и перекидывались шутками с местными рабочими. Один из них что-то наигрывал на простой акустической гитаре. Такая мирная картина.
Затем на патрульной машине вернулся мэр Блант. Когда он увидел, что я читаю брошюру, то по-отечески улыбнулся, но выглядел возбужденным. Мэр спросил, где доктор Фэй, и, услышав, что она решила прилечь, кивнул. Затем вздохнул и ушел в коридор, закрыв за собой дверь. Я сел и стал вслушиваться в музыку, пытаясь разобрать слова. Я сильно проголодался, а мой ланч остался в машине.
Затем дверь отворилась, и мэр Блант вернулся в комнату. Выглядел он ужасно, одежда в беспорядке, кровавые царапины на лице. Он ничего не говорил, просто не сводил с меня тяжелого застывшего взгляда, словно плохо понимал, где находится. Ширинка у него была расстегнута, одежда в крови. Кровь была и на его (гениталиях).
Я нисколько не испугался, понимал: случилось что-то важное. Я попытался усадить мэра, но он знаками велел мне следовать за ним туда, где была доктор Фэй.
— Ты должен это видеть, — сказал он.
Мэр зашел в туалет, а я — в комнатку, где стояла кровать. Здесь было довольно светло, потому что свет отражался от жестяной крыши. Я увидел, что доктор Фэй спокойно лежит на койке. Она лежала прямо, одежда в беспорядке, но, к счастью, ее ноги были сведены вместе. Рубашка была задрана, в брюшной полости зияла рана или разрез. Оттуда вытекала, или успела вытечь, кровь, словно изо рта. Кроме того, ей перерезали горло.
Я вернулся в офис. Мэр Блант сидел там и выглядел очень усталым. Кровь с одежды он успел смыть.
— Я сделал это ради тебя, понимаешь? — спросил он.
Мне показалось, что эти слова произнес мой отец. Я сам не мог бы сказать лучше. Я понимал, чего это ему стоило. Мэр стал объяснять, насколько вредна была доктор Фэй, крипоженщины (крипто?) — самые опасные. Он разоблачил ее и выправил ситуацию. Мэр говорил без обиняков, я нисколько не смущался, понимал, он не мог поступить иначе.
Мы обсудили книгу, поговорили о том, как мужчины могут очиститься и показать Господу незапятнанный, непорочный мир. Он сказал, что некоторые задаются вопросом, смогут ли мужчины размножаться без женщин, но они упускают самое главное: покуда мужчины не откажутся от нечистой животной жизни, Господь не станет им помогать. Как только они отринут животную часть, которая и есть женщина, это и будет сигнал, которого ждет Господь. И тогда Он покажет нам чистый истинный путь, возможно, ангелы даруют нам новые души или вечную жизнь, но не наше дело гадать, мы должны лишь повиноваться. Он сказал, что некоторые мужчины уже сподобились узреть ангела Господня. В его словах звучала глубокая мудрость, она пронзила меня до глубины души, и я ощущал небывалый подъем.
Когда врачи вернулись, я сказал доктору Премеку, что доктор Фэй благополучно отбыла восвояси, и сел за руль, чтобы вывезти врачей из Освобожденной зоны. Однако четверо из шести солдат — их тех, что оставались у бочек, — отказались ехать. Капитан Парр пытался возражать, но в конце концов согласился оставить их охранять бочки.
Я бы и сам остался, это место выглядело таким мирным, но я должен был отвезти их обратно. Если бы я знал, сколько неприятностей наживу, никогда бы не согласился. Я не сумасшедший, не сделал ничего плохого, и мой адвокат скоро меня отсюда вытащит. Больше мне нечего сказать.
В Куйапане горячий послеполуденный дождь на время стих. Алан разжал пальцы, уронил жуткие показания сержанта Уилларда Мьюза и внезапно заметил внизу карандашную приписку Барни. Он сощурился и прочел: «Религия и метафизика мужчины — всего лишь голос его половых желез. Шёнвайзер, 1878».
Алан понятия не имел, кто такой этот Шёнвайзер, но прекрасно понимал, что хочет сказать Барни. Чудовищная, безумная религия всяких Макилхени и им подобных была симптомом, а не причиной. Барни считал, что некий физический фактор вызвал психоз у пидсвилльских мужчин, а местный религиозный демагог лишь «нашел ему объяснение».
Что ж, звучит разумно. Впрочем, сейчас Алана не заботило, был психоз причиной или следствием, одна мысль не давала покоя: от Пидсвилля до Энн-Арбора восемьсот миль. Анни не может, не должна пострадать.
Алан рухнул на сбитый матрас, мозг лихорадочно соображал. Ценой миллиона укусов и порезов от сахарного тростника он отыскал слабое звено в жизненном цикле мухи-паразита. Массовая готовность самцов к спариванию и сравнительная нехватка пригодных к оплодотворению самок. То же эффективное решение, что в случае мясных мух, только со сменой пола. Выделить феромон, выпустить стерилизованных самок. К счастью, популяции относительно изолированы. Пары сезонов должно хватить. Разумеется, до тех пор будут по-прежнему распылять яд, что обидно: он убивает все живое и попадает в воду, а у мух уже выработалась невосприимчивость. Однако за два-три сезона численность популяции опустится ниже уровня воспроизводства. И больше никаких истерзанных человеческих тел со зловонными личинками в носовых пазухах и мозге… Алан задремал, улыбаясь во сне.
На севере Анни кусала губы от боли и стыда.
Родной мой, не надо бы этого писать, но твоя жена напугана немного на взводе. Это просто женские нервы, не о чем беспокоиться. Здесь у нас тишина и покой. Пожалуй, даже слишком тихо, молчат газеты, молчат все вокруг, за исключением Барни и Лилиан. Но телефон Полины в Сан-Диего замолчал, а пять дней назад какой-то незнакомый мужчина наорал на меня и бросил трубку. Возможно, она продала дом, но почему не звонит?
Лилиан состоит в Комитете спасения женщин, словно ми какой-то исчезающий вид, ха-ха, Лилиан в своем репертуаре. Кажется, Красный Крест начал разбивать лагеря. Однако Лилиан говорит, что после первоначального наплыва поток беженцев с «зараженных территорий» почти иссяк. Совсем немного детей, даже мальчиков. А еще у них есть аэрофотосъемка массовых захоронений неподалеку от Лаббока. Ох, Алан, до сих пор это распространялось на запад, но потом что-то случилось в Сент-Луисе, и теперь оттуда ни слуху ни духу. Столько мест исчезло из новостей, что мне снятся кошмары, будто на свете не осталось ни одной женщины. И все зто на фоне полного бездействия властей. Поначалу говорили о распылении транквилизаторов, но сейчас и эти разговоры стихли. Да и какой был бы прок? Кто-то в ООН предложил провести заседание по вопросу — ты не поверишь — фемицида. Фе-ми-ци-да. Похоже на название дезодоранта.
Прости меня, милый, но я становлюсь истеричкой. Джордж Сирлз вернулся из Джорджии, твердя о Божьем промысле, — Сирлз, который всегда был атеистом! Алан, это какое-то безумие.
Фактов по-прежнему никаких. Ничего. Министерство здравоохранения выпустило отчет о трупах Роуэйских потрошителей, — кажется, я тебе не рассказывала. В любом случае никаких физических отклонений у них не нашли. Милтон Бейнс пишет, что при нынешнем состоянии науки мы не отличим мозг святого от мозга серийного убийцы. Что можно найти, если не знаешь, чего искать?
Хватит об этих ужасах. К твоему возвращению все страхи станут историей. Здесь у нас все по-прежнему, мне пришлось снова поменять глушитель в машине. Эми приедет домой на каникулы, и мне будет чем занять голову.
Ах да, под конец кое-что забавное. Энджи рассказала мне, что ферменты Барни делают с почкоедами. Из-за них самец, сев на самку, не разворачивается, а спаривается с ее головой. Словно у шестеренки сломался зубец. Должно быть, самки вне себя от удивления. И почему Барни сам не рассказал? Дружище Барни такой стеснительный! И как обычно, он передает тебе какие-то материалы, я не читала.
Не волнуйся, родной, у меня все хорошо.
Люблю тебя больше жизни.
Когда две недели спустя в Куйапане листки Барни выпали из конверта, Алан тоже не стал их читать, а трясущейся рукой запихнул в карман куртки и принялся сгребать свои рабочие материалы на середину шаткого столика. Потом черкнул записку сестре Доминике и оставил сверху. К черту тростниковых мух, к черту все остальное, сейчас его волновал лишь дрожащий почерк Анни, которая всегда писала так ровно и твердо. Нельзя быть в пяти тысячах миль от любимой жены и дочери, когда вокруг творится безумие. Он сунул скудные пожитки в вещмешок. Если поторопится, успеет на автобус до Боготы и, возможно, на самолет до Майами.