Счастье на высоких каблуках
Шрифт:
Она легла и уставилась в потолок.
Дима смотрел на нее и молчал – спокойно и ласково, как смотрят на расшалившегося ребенка.
Марина швырнула в него подушкой, он поймал ее и бросил обратно.
Что-то летало, кружилось, жужжало. Марине снилось, что она идет по магазину. Черный бархат, золото, золото, золото. Серьги, кольца, колье, кулоны кружились в воздухе. Маленькие золотые сердца, большие, огромные.
Цепочка с желтым дутым медальоном обвила шею Марины, потом скользнула вниз, зазвенела по полу, затем начала ползти на нее, как змея, поднимая золотую голову.
«Двадцать девятый сон Веры Павловны», – подумала Марина.
Она попыталась проснуться, но ей не удавалось.
Теперь золото сыпалось в воду, с легким шумом, как будто дождь. Все быстрее и быстрее, все больше желтых капель и больше. Среди них попадались розовые, белые, червонные. Вода прибывала, она заливала все, прозрачная, голубая лавина, прилив, океан. Все сверкало, сияло, откуда-то, казалось, звучала музыка. Потом раздалось шелестение, появилась бумага. Листы летели, как птицы, кружились, как осенние листья, и падали на воду, покрывая океан мелкими черно-белыми параллелепипедами.
Фотографии.
– Ага, – подумала Марина.
Она спала и понимала, что видит красивый сон. А потом открыла глаза.
– Никакой мистики. Во сне мозг продолжает работать и решает задачи, которые были поставлены перед человеком днем. Поэтому я верю в твои сны, – сказал Дима. – Менделеев увидел во сне свою периодическую таблицу, например. Это все знают.
– Есть такой анекдот, – сказала Марина, – периодическая таблица сначала приснилась Александру Сергеевичу Пушкину, но он ничего не понял.
– Ха-ха, – сказал Дима.
Они сидели на кухне в квартире Лены. На столе стояла шкатулка с драгоценностями.
– Все просто, – сказала Марина, – у меня крутилась такая мысль, но так и не оформилась. И только когда я увидела во сне поток золотых украшений и плавающие в океане фотографии, поняла, где искать.
Марина взяла в руку кулончик в виде головы Нефертити и отложила его в сторону. Сердечко с рубином тоже ее не заинтересовало, длинная цепь с крупным кулоном в виде жетона была обследована и также отправилась в отвал.
– Не то, – сказала Марина.
Потом Марина отложила в сторону горсть колец.
– А вот и то, что нужно.
Марина держала в руках круглый золотой кулон, гладкий со всех сторон, как капля.
– Это медальон, – сказала Марина. – Тут внутри фотография. Он раньше открывался, а сейчас запаян. Тут слева остатки петель.
– Сейчас поедем к ювелиру, – сказал Дима.
– Ты знаешь, кто там, – заявила Марина, – а я нет. Ты ведь знаешь, признайся.
Она наклонилась вперед.
– А ты? Не догадываешься? – спросил он.
Марина закрыла глаза.
– Он как-то связан с Леденцовой. Но я не знаю, как, – сказала Марина. – Они действуют вдвоем, он и Леденцова. Начальник Леденцовой, муж Леденцовой, брат Леденцовой, сама Леденцова в мужской одежде… Я не знаю!
Дима провел рукой по ее плечу.
– Ладно, поедем к ювелиру, – сказал он. – Ты все увидишь сама.
Марина почувствовала, как у нее задрожали руки.
– Марина Георгиевна, – позвонил Евгений, – к нам на счет наконец-то пришли деньги за пахучую квартиру.
– Хорошо, – сказала Марина. – Как там Настя?
– Влюблена. По-прежнему целый день сидит в аське. Строчит. Не может оторваться.
Олег Олегович пришел на работу. Правда, с похмелья.
– Ладно, – улыбнулась Марина. – Вы прекрасно руководите, продолжайте.
Она отключила связь. Потом Марине позвонил супруг, но она не взяла трубку. Дима вел машину. За окном проплывал ряд магазинов, кафе, бутиков, ресторанов… Ходили люди. Марина смотрела на них из-за тонированных стекол.
– Когда-то мы с Леной ходили вон в ту кондитерскую, – сказала Марина. – Еще детьми. Там продавались пирожные «шу» – много-много сливок, много-много фруктов, и все это – внутри колобка из слоеного теста. Мама всегда давала нам деньги. А теперь у меня не осталось ни сестры, ни матери.
Марина опустила голову. Из глаз потекли слезы.
– Все будет хорошо, – сказал Дима, – не плачь.
– Я очень переживаю за сестру, – покачала головой Марина. – Ты знаешь, я никак не могу простить Виталику, что он не схватил тогда в больнице преступника, который занес шприц, что вовремя не проснулся, что бросился на твою Карину, решив, что это она – убийца, что заснул в то время, как надо было… Да я и себе не могу простить. Возможно, мы бы уже все знали, и ни сестре, ни мне, ни Виталику ничего бы больше не угрожало.
Ладони рук Марины были влажными.
– А мне можешь простить? – спросил Дима.
Марина молчала.
– Ты много для меня сделал, – сказала она после паузы. – Я не знаю.
Дима едва заметно улыбнулся.
Ювелир оказался высоким брюнетом с томным взглядом записного сердцееда.
– Вот, – сказал он.
Марина закрыла глаза. Потом снова открыла. Дима смотрел на нее.
– Ты почему не смотришь? – спросила она.
– Мне ни к чему, – пожал он плечами. – Я все знаю.
Марина наконец перевела взгляд на открытый медальон. Сердце рухнуло вниз и забилось, как будто в него всадила зубы хищная злобная тварь. Из вскрытого медальона, из половинки золотой капли на нее смотрело родное и знакомое лицо.
– Я не верю, – сказала Марина. – Что-то здесь не так, это не та фотография.
– Та, – сказал Дима.
Марина взяла снимок и поднесла к глазам.
– Не морочь мне голову, – сказала Марина. – Это не может быть Виталик.
– Почему? – спросил Дима.