Счастье жить вечно
Шрифт:
Как только мог, торопился Валентин к товарищам, которые — он был уверен в этом — терпеливо дожидаются его, чтобы вместе отправиться на базу.
Ляпушев и Васильев действительно ждали Мальцева и очень обрадовались ему. Они не узнали, что Валентин ранен. Иначе разве позволили бы ему друзья шагать рядом, да притом с полной выкладкой? Разве дали бы разделить с ними все тяготы ночного долгого петляния по лесу к партизанской потайной землянке? У него оказалось достаточно сил и воли ничем не выдать своего состояния.
Бледность лица Валентина и легкое его похрамывание под тяжестью ящика с радиостанцией не привлекли внимания Михаила Ивановича
Выдержки его хватило еще и на то, чтобы, придя утром на партизанскую базу, отстучать радиоключом обстоятельную шифровку в Ленинград. И закончить ее словами, которые нетерпеливо, с тревогой и надеждой ждали в родном городе: «Все живы, все здоровы».
Только после этого силы, наконец, изменили Валентину, и, тяжело опустившись на землю, он на грани забытья почувствовал руки товарищей, осторожно снимавших с его раны набухшую от крови повязку.
Миновали май, нюнь, июль…
Остались позади лютая стужа, зловещий вой метели, непролазные сугробы. В летнем наряде лес стал совсем другим, неузнаваемым. Сочной зеленью манили лужайки. Алыми точечками прятались в густой траве ягоды земляники, нежной ароматной и вкусной. Грибное царство щедро дарило обитателям леса свое несметное богатство. Теперь совсем не страшен голод, — было чем и полакомиться.
С восходом солнца начинались щебет и веселое порхание птиц. То и дело гулкое эхо носило из конца в конец ауканье кукушки, много раз повторяло дробные четкие удары дятла. Казалось, что это вовсе не эхо, а разговаривают, перекликаются, перестукиваются лесные крылатые жители. И если вслушаться, были в том многоголосом хоре своя стройность, свой особый мелодийный ритм. Будто в вышине, скрытый от взоров пышными складками зеленого наряда леса, прошитого золотыми нитями солнечных лучей, стоял за пультом неутомимый дирижер, палочка которого вела за собой каждый звук, вплетая его в затейливый узор чудесной симфонии.
Лес проснулся после долгого зимнего сна, он стал таким привлекательным, веселым и ласковым. Вместо пронизывающего холода под его сенью появилась золотая теплая тень. Дышалось глубоко, радостно, — легкие все время вбирали в себя чудесный настой ароматов цветов, травы, ягод и хвои. До чего приятно было погрузить босые ноги в зеленый мох, в шелковистую траву, охладить лицо прозрачной струей ручья!
Валентин и его боевые друзья всю свою жизнь провели в большом городе, где поистине благом для человека является каждое деревцо. Они общались с природой и ее дарами лишь в короткие, быстротечные месяцы летнего загородного отдыха. Теперь они впервые так близко и так непосредственно наблюдали ее буйное цветение, ее благодатную чарующую красоту. Даже среди постоянных опасностей, невзгод и лишений их нынешней жизни природа была прекрасна, ею нельзя было не любоваться, не восторгаться,
Но, тем не менее, все сильнее давала о себе знать тоска по Ленинграду, по Большой Земле, по жизни, которую они оставили, погрузившись в самолет на аэродроме в Хвойной. Какое же счастье вновь очутиться на ленинградских улицах, среди людей, среди своих! Проснуться однажды и узнать, что нет больше этого леса с его настороженной, обманчивой тишиной, нет вокруг деревень, где ждет тебя засада гитлеровцев, где лютуют полицаи. Нет впереди и линии фронта, которую нужно еще достичь и пересечь, чтобы быть дома.
Наконец, наступило время сниматься и, согласно полученной инструкции, двигаться к фронту. Разведчики сделали свое дело, теперь им предстояло возвратиться в Ленинград. В определенном месте на переднем крае их будут ждать, их встретят.
Такое движение по земле, захваченной врагом, уже само по себе представляло для них сложную боевую операцию. Она была сопряжена с большим риском, требовала огромного напряжения всех сил разведчиков, а главное — исключительной осторожности.
Глава 5
Последнее свидание
В конце 1943 года Михаил Дмитриевич Мальцев, к тому времени по состоянию здоровья демобилизованный из армии и направленный на прежнее место работы в институт языка и мышления Академии наук СССР, получил извещение о судьбе сына: Валентин числился пропавшим без вести.
Пропал без вести… Михаил Дмитриевич опять и опять возвращался к этим словам, стараясь докопаться до их зловещего смысла, постичь который было ему невозможно. Они неотступно маячили перед глазами, когда профессор Мальцев оставался наедине с собой — дома, на улице, на работе. Буквы были черными, страшными. То сплетались в решетки фашистского каземата, то вставали непреодолимым барьером на пути одинокого, истекающего кровью, обессиленного партизана…
Валентин выбыл из строя бойцов, и место его уже занял, кто-то другой. Сын не был убит и не был ранен. Иначе пришло бы совсем другое извещение, без неопределенного и мрачного — «пропал». Но в нем, в этом слове, была не только беда. Оно таило в себе и надежду: человек еще не погиб, он просто не вернулся «оттуда» и волею обстоятельств лишен возможности подать о себе весть. Кто знает, не появится ли он так же внезапно, как и пропал? Но обстоятельства… Они бывают разными. Бывают такими, что перед ними смерть — избавление. И картины, одна другой горестнее, преследовали, терзали отца.
Михаил Дмитриевич скрыл от жены и дочери, все еще находившихся на Волге, в Тетюшах, то, что стало ему известно. Письма его туда были, как и раньше, полны веры в счастливое возвращение сына.
«…От него я сведений не имею, но в волнение не прихожу. Заволнуюсь только тогда, когда он не подаст слухов целый год. Так мы с ним договорились перед его отъездом. Прошу весьма убедительно и покорно запросов сюда о нем не присылать: это бессмысленно и тягостно. Бессмысленно потому, что о нем теперь я знаю столько же, сколько и вы, а тягостно — потому что тягостно. Я буду очень несчастным, если вы вздумаете делать всякие предположения похоронного или подобного рода. Судя по тому, как Валюшня вытренировался, я считаю, что у него шансов благоприятных значительно больше, чем неблагоприятных, и потому не паникую. Очень советую и вам усвоить такую линию. Будем ждать. Время придет, свое возьмет».