Счастье жить вечно
Шрифт:
Но профессор Мальцев по-прежнему любил суету, хлопоты и заботы командировок, ветры, дожди и пыль дорог. Ему нравились одиночество на тихой сельской тропе, отдых в поле, у лесной опушки или на берегу реки, в зелени ветвей кустарника, склонившихся над прозрачной прохладной струей. По-прежнему ему доставляло большое удовольствие общаться с простым деревенским людом, к которому он сам принадлежал в детстве и юности. Он испытывал творческое наслаждение, когда улавливал в речи своих собеседников старинные русские слова, необычные ударения и обороты речи, касался искрящихся россыпей народных поговорок, прибауток. Михаил Дмитриевич коллекционировал их с подлинной страстью исследователя.
Вечерами,
Сколько изумительных рассказов о партизанских делах понаслышался он вот такими теплыми тихими вечерами. Само слово «партизан» произносилось здесь, в хлебнувших горе русских деревнях, с благоговением и гордостью. Оно как бы собирало в себе все лучшее, чистое и светлое, чем богат человек.
Михаил Дмитриевич не знал, в этих ли краях или совсем в иных сражался за Родину его сын. Но, слушая воспоминания крестьян о подвигах народных мстителей в лесах Псковщины, он видел среди них Валентина, видел его живым. И вера в то, что они еще встретятся, вера совсем уже было угасшая, воспламенялась вновь, ласково согревала исстрадавшееся, больное сердце отца.
Где же он, сынок? Почему так бесконечно долго не подает о себе никаких вестей? Уж не попал ли Валька в плен? Комсомолец Ленинграда, советский партизан в лапах у фашистских зверей, какая же участь может быть трагичнее?! Больше всего опасался старый профессор именно этого. Все, что угодно, даже смерть, но смерть в бою, лицом к лицу с врагом, на «главном редуте», а не позор и пытки фашистского плена!
Вашково, Старище, Петрово… Маршрут его научной экспедиции вел все дальше и дальше в лесную сторону, через дороги и тропы, которые, казалось, еще хранили на себе следы партизан, впитали их святую кровь в песок, чернозем и глину.
В деревне Петрово на ночлег профессор Мальцев остановился у пожилой крестьянки.
Давно погашена керосиновая лампа. В избе темно и душно. Сон все не идет к Михаилу Дмитриевичу. Он беспокойно ворочается с боку на бок. На короткие мгновения забудется и тут же откроет глаза, возвращенный к действительности своим невольным тяжким стоном: вновь и вновь переживает услышанное днем. Он смотрит в темноту и думает, думает… Может быть и в этой избе бывали партизаны. Вероятно там, за сумеречным, едва различимым квадратом окна, по улице, таившей на каждом шагу угрозу, уходили от фашистских карателей, отстреливаясь, уносили раненого товарища. Не было ли среди них Валентина? Может быть здесь, на этой улице, такой же ночью, его, истекающего кровью, настигнутого пулей карателя, несли боевые товарищи. Удалось ли им уйти?
Кто знает? Кто может ему о том сказать?
Не спит и хозяйка избы. Профессор слышит, как она вздыхает.
— Если, хозяюшка, не спишь, — просит Мальцев, — расскажи-ка что-нибудь о войне, о партизанах. Поведай случай, какой чаще всего вспоминаешь. Уважь мою просьбу.
Женщина ничего не ответила.
Прошла минута молчания. И вдруг сразу, без всякого вступления, она произнесла слова, заставившие гостя вздрогнуть:
— Парень, совсем еще молодой. Партизан. Герой. Всегда у меня перед глазами. Усну и вижу его у своей избы. О нем и поведаю тебе, профессор. Было это ночью в конец лета…
К деревне Петрово, Порховского района, они подошли, когда яркое августовское солнце закатилось, позолотив верхушки сосен за околицей. Вечер в этой лесной стороне, быстро уступающий место ночи, стал окутывать землю мягкой, теплой темнотой.
Конечно, не следовало бы им вовсе сюда заходить. Но пришлось.
Дело было не только в том, что Ляпушев, Васильев и Мальцев в утомительном пути через леса и болота выбились из сил, исчерпали все свои продовольственные запасы, до последней степени обносились. Шли они сейчас не одни. Случайно повстречались им юноши, тоже ленинградцы, тоже партизаны, — четверо. Дорога у тех оказалась общей с группой Ляпушева — в Ленинград после выполнения боевого задания. Один из них, поросший иссиня-черной бородой, до страшного бледный и худой, метался в жару, надрывно кашлял, томился жаждой, едва утолив ее, снова просил пить. Товарищи осторожно несли его, часто останавливались, обессиленные опускались на землю. Пот лил с них в три ручья.
— Простужен парень сильно, — заключил Валентин, выслушав пульс больного и прильнув ухом к его груди. — Ему бы сейчас молока испить горячего да с медом. Лучшего лекарства и не придумаешь.
— Необходимо будет в первую же деревню заглянуть и достать. Не погибать же парню! — поддержал Борис и, обращаясь к товарищам больного, добавил: — Падать духом, ребята, не нужно. Все обойдется. Нас теперь целый отряд. Донесем вашего молодца до самого Невского.
— Дойдет сам, был бы только мед, — возразил Мальцев. — Нести тогда не будет надобности…
Ляпушев, твердо придерживавшийся маршрута, который избегал населенных пунктов, теперь принял другое решение.
Показываться в деревне с больным на руках не стали, обошли ее стороной. Сверились по карте. На восток через сжатое поле лежала другая деревня — Вашково, такая же незнакомая, неизвестно что сулящая. Между Петровом и Вашковом, на краю поля, держась поближе к лесу, они выбрали место для привала. Посоветовались и решили: с больным останется один из его друзей, двое вместе с Ляпушевым, Васильевым и Мальцевым тем же путем, что шли сюда, возвратятся на западную околицу Петрова. Оттуда зайдут в это село, разведают, что и как. Если разведка даст хорошие результаты, попросят у крестьян съестного, постараются разжиться медом и без промедления — обратно сюда, а потом все вместе — глубже в лес.
Так и сделали.
На завалинке в сгущающейся темноте увидели женщину, вероятно, хозяйку избы, двух ребятишек, игравших в песке. Чуть в стороне от них — парня, залихватски выплевывающего шелуху подсолнечника. Он был в светлой, расстегнутой на широкой груди косоворотке, в брюках навыпуск и туфлях, начищенных до зеркального блеска.
Мальцев, подойдя к крестьянке, тихо спросил:
— Не найдется ли у тебя, хозяюшка, молочка и хотя бы ложки меда?
Женщина привстала. Мгновение она внимательно всматривалась в изможденное лицо гостя, потом перевела быстрый взгляд на вконец обносившуюся его одежду, дырявые, облепленные грязью сапоги.