Счастье
Шрифт:
Когда к Жене ворвались менты, она жарила в сковороде дикую утку, предварительно переломав ей все кости молотком. Готовить ей всегда было в лом, но жажда мясной еды заставила ее взять у дедушки-охотника эту утку — худую, со злобной харей, пахнущую тиной и обосравшуюся во время убийства.
Женя кропотливо ощипала ее, опалила пух, сделала надрез меж килем и пухлой плавательной гузкой, залезла туда рукой и стала тянуть из нее кишки, желудок, сердце и все остальное. Потом она схватила молоток и стала плющить ее, безголовую, с остатками крыл и без перепончатых ног. Потом вымазала ее польской приправой, положила в сковороду и придавила мощной крыгой. И только она задумала
В квартиру резво вбежало 6 ментов с автоматами, крича: «Уголовный розыск!»
— Опять хулиганишь! — кричали они. — Кто еще есть в квартире?! Где сожитель?! Где лица кавказской национальности?! Где родственники?! Кто живет напротив?! Чем пахнет?!
Женя была чуть жива от пьянства, бронхита и температуры и, охуев от обилия вопросов, села на табуреточку, пригладила взъерошенные волосы и сказала:
— Что?
— Я тебе покажу что! — крикнул самый маленький из них и приставил к жениному носу автомат.
— Засучите ей рукава!
Они обступили ее и стали рассматривать руки.
— А-а-а, кровь пускаешь по ночам? Судимости есть?
— Нет.
— А татуировка откуда?
— Сделала.
— Сама?
— Да.
— Могла инфекцию внести. Кто живет напротив?
— Люди.
— Какие?
— Хорошие.
— А руки почему в крови?
— Утку потрошила.
— Откуда утка?
— Из лесу, вестимо. Дедулечка мочит, а я их тушу. Жарю, то есть.
— Введите потерпевших! — крикнул тот, что стоял ближе к двери.
В квартиру вошла большая группа людей.
— Кто кричал «убийцы»?
— Это не я.
— А кто кидал топор в проезжающие машины?
— А-а-а… это соседи сверху. Они метят в меня, но каждый раз промахиваются.
— И зачем же они метят?
— Потому что я вызываю к ним водопроводчика.
— Зачем?
— Да течет у них все. Вы посмотрите, по какому куску штукатурки лежит на плечах моего пальто. А у них старческий аутизм, они дверей никому не открывают. Как в дверь звонок, они хвать топор и к телефону. — Ты слесаря вызывала? — Ну я. — Вот только выдь на балкон.
Но промахиваются.
— А кастрюли в святую церковь тоже соседи кидали?
— Ну конечно.
Когда потерпевшие ушли, сильно хромая и крестясь, румяный добрый молодец сел напротив Жени и глаза его слегка потеплели.
— Плохо ты живешь, Жень. Шумно, грязно, соседям не даешь покоя.
— А откуда вы знаете, как меня зовут?
— Да весь подъезд говорит: эта Женя из 12 квартиры водит к себе бомжей, моет их под душем, брызгает «Рейдом»… Неблагополучная она.
Женя высморкалась и вздохнула.
— Паспорт неси… Ишь ты, Крамская! Чем занимаешься?
— Рисую я.
— Неужели тебе нравится так жить?
— Я живу хорошо. Весело.
— А глаза-то невеселые.
— Да температура у меня.
— А шею почему не моешь?
— Я обязательно сделаю это на-днях.
— И на биржу сходи.
Они осмотрели шкафы, пожелали всего доброго и сказали, что теперь будут часто сюда приходить.
Женя вяло сжевала спортивную утиную ногу, потому что она все-таки пережарилась во время перекрестного допроса, вытерла пальцы в ожогах и крови полотенцем, поплакала от обиды, подвывая и вытирая лицо футболкой, и стала думать, по какой статье она может пойти.
Ночью она сочинила такой стих:
мой срок закончится нескоро. Но это ничего Ведь мне уже теперь не нужно Куда-нибудь идти на воле а разве в магазин зайти купить мне полботинки. А водка по талонам. Но когда вернусь я, когда я вернусь — все будет по-другому; завод и сквер, и провод посерел. А дворник постарел и стал как гриб сушеный, он даже выпить не годится теперь. Как выпьет, так кричит: какой я, на хуй, дворник! Я мельник, то есть ворон я и в рот вас всех ебал.А на заводе так же звонком обозначается обед. Лакеи пишут письма. Все бабы толстые, как будто надувные. А девочки подорожали. А шмары перешли в хронический разряд. А газеты пахнут так, как будто ими уже вытирались. Заводу требуются: откатчики, намотчики, валяльщики, прессовщики, в наличии пионерлагерь. По воскресеньям все стоят в очереди на «чертово колесо». Кто режет вены в чаще леса, а кто с пакетом на башке глюкует в тихом парке с надписью «Привет спортсменам».
А я вернусь на Первомай и замочу я всех, которые не успел.
Было полнолуние. В три часа ночи Жене сильно захотелось поддать, и она пошла в ночную палатку за «Белой березкой», пугаясь низких ветвистых деревьев и высоких разлапистых милиционеров.
В подземном переходе кто-то дико выл. Это была рыжая большеухая псина с зелено-карими миндалевидными безнадежными глазами. Женя, обладая точно такими же глазами, сказала ей несколько утешительных слов, и они пошли вдвоем по пустынным улицам, переговариваясь и вздыхая. Они купили водки, буханку ночного теплого хлеба и заметно повеселели. Когда они подходили к развеселому пиршеству бомжей в кустах, Женя сказала: «Ты меня, Лиска, охраняй», и Лиска пошла чуть впереди. Они миновали группу нетрезвых милиционеров, затем группу нетрезвых коммерсантов, и Лиска все время охраняла ее.
Они пришли домой, выпили, поели, повыли и решили больше не расставаться.
Когда они устали выть, Женя сказала: «Слушай стих, Лиска!» — начала читать:
Луна как бледная поганка Луна как блинная тарелка Луна есть матовая склянка На дымно-розовом пурпуре Просвечивающая белка Немного клейкая, в натуре Луна есть яблочных оладий Тончайший пар над крышей кухни Луна есть маленький пломбир С оттенком несколько вампирным И помидорным. Мусс и виски Летают взлуненные миски И Лунин точит зуб на пристава Он вылизал луну слюною декабристскою И оттого она так непристойна Что кажется, морковное пюре Двоится в стеклах совершенно серых… Собачьи песни, песьи пляски При поздних лунах, — это ли не цель! Но умолкаю, ибо Луна есть греческая губка. Луна есть место для свиданий И имя ей — Хлоплянкина. Немного красного вина, Немного солнечного мая. И, тоненький бисквит ломая, Тоньчайших пальцев белизна. Сплошная, цельная луна.