Счастье
Шрифт:
— Тошно мне тошнехонько, — приветствовала ее Степанова.
— «Кодру» схомячила? — недружелюбно спрашивала ее Пугачева.
— Так вчера еще.
— Отпиздить бы тебя, да руки сломаны.
Она вскочила и неожиданно отвесила Степановой мощный поджопник; Степанова засеменила по коридору, но не удержалась на ногах и грохнулась под вешалкой.
— В копчик не бей, Аллочка, у меня там сама знаешь что! — заныла Степанова, закрывая руками почему-то голову.
Они сходили за водкой, поплакали, попели, пожелали друг другу здоровья и сели составлять предвыборную программу.
Вечером «Пьющие женщины России» чинно усаживались на высокие табуретки в студии ОРТ, но на полную жопу все же сесть не могли: их изувеченные члены не позволяли
Мадильяни
Нижинский
Дягилев
Левитан
Глазьев
Сковов
Лебедь
Чуть поодаль и гораздо крупнее было написано:
СОСКОВ.
Степанова выступала лучше всех. Она сидела на табуреточке, широко расставив плотные и короткие ноги в промасленных рабочих штанах и пахла, как настоящий рабочий человек, но не потому, что когда-либо работала, а потому, что не очень любила ходить в ванную и подолгу, брезгливо, с яростной грустью, разглядывала порою свои трусы.
На ее широкие плечи была накинута кожаная Витькина куртка, под ней тельняшка, ботинки тоже были с какой-то стройки. Рыжая вихрастая голова ее была гордо вскинута, черные усы топорщились, а лицо бронзовело от пота. Казанцева невольно залюбовалась подругой. Когда-то они любили друг друга, но сейчас их сплачивала только предвыборная программа.
— Людей, которые пьют обычный аспирин, узнаешь сразу, — начала Степанова свое выступление. — На голове у них надето ведро или эмалированная широкая кастрюля с цветочками, поверх нее — низкий рокеровский платок в шахматную клетку, два свитера, один из которых проела моль (чаще всего это нижний свитер), двое джинсов (верхние — широкие и рваные, нижние — узкие и грязные). Все это одето уже, конечно, на теле, а не на голове. Когда им делают минет, они испуганно шепчут: «Что ты, что ты, зачем?» По этому признаку их можно определить безошибочно. Это нервные усталые люди с грязными крестьянскими руками в шрамах. Выглядят они неважно, особенно когда выпьют. Едят они много, особенно желе из мозговой косточки, но не толстеют, потому что оно прямиком идет в их налитые свинцом мускулы рук и ног. А чо ты, говорит, такой грустный? — Да хозяин, сявка неученая, кормит как человека: суп, котлеты… — Вот же, еби твою налево!..
При этих словах Пугачева пребольно стукнула Степанову кастетом в бок и зашептала: — Ты чо погнала, чучело?! Про собак — не наше.
Степанова гордо кивнула, сказала «благодарю за внимание» и ушла за колонну, мечтая о беломорине.
Выборы прошли скучно. Пить не хотелось, и «Пьющие женщины России» пошли на промысел: воровать с лотков и из палаток шмотки и съестное. Им сильно повезло: все были какие-то вялые, охуевшие от предвыборной борьбы и субботней поддачи, и через полчаса они уже закусывали «Смирнова» ананасом, а на сковородке жарился отличный кусок мяса. Также сперли в самообслуживании ярко-красные мягкие тапочки, куртку, штаны, и теперь ходили по степановской квартире довольные, добродушно почесываясь и разбирая хлам, грязное белье и бутылки.
Казанцева сделала Степановой ананасный коктейль, и когда та расправилась с ним, повалила ее на пол и хорошенечко выебла, шепча при этом нечто ласковое. Этого с ними не случалось уже месяца четыре.
Нравственные и физические недуги давно сделали этих женщин полными говнами с вечно расстроенным желудком, выпадающими зубами и причудливыми извивами настроений, где истерическая веселость стремительно превращалась в мрачную злость и обратно. Они решили постричь немного друг другу волосы, ногти — каждая себе, полежать в ванной, обрабатывая терочкой пятки, потереть розовой губкой себе соски, пупок и шею, а затем вымазаться каким-нибудь кремом «Nevea». Но они настолько отвыкли следить за собой, что быстро утомились, разозлились, засорили ванну чьими-то волосами (и серая пленчатая вода билась о кафель), раскидали по всей хате ножницы, трусы, носки и наконец перепиздились все к ебене матери.
Казанцева, у которой была побрита только одна нога, а на вторую не хватило силы воли, выплеснула таз со своими сопливыми платками и сперматазоидными трусами прямо в рожу Тюриной. Та сплюнула, вытерлась рукавом и сказала бесцветным голосом, что ей по третьей ходке терять уже нечего, а вот Казанцева до завтра вряд ли дотянет. Ее лаконичность сильно насторожила членов избирательного блока, и правильно. Тюрину держали вчетвером. Она ревела, как гидравлическая турбина. Казанцева в коридоре дрожащими руками застегивала куртку, а Пугачева наставляла ее, то и дело оглядываясь на комнату: — Значит так. Водяры — восемь, пивка — на сколько хватит, и на еще, купи этой выдре чего-нибудь — цветочки, василечки, сникерс ебаный — чо она любит? Трубку просила? Ну купи трубку. Пенковую, блядь. Дуй быстрее.
И дверь захлопнулась.
Сколько дней избирательная комиссия считала голоса — этого уже никто не помнит. Как-то раз в комнату вползла гладко причесанная Пугачева и прошептала: «Бабы, мы ж пятипроцентный барьер прохуячили!» Но ей никто не поверил. Для человека изверившегося всякая радостная весть — хуже дурной, ибо он боится всего хорошего, сочного, свежего, нового, ежей там.
Много снегу тогда нападало — двадцатого ли, двадцать пятого… Явлинский устал биться башкой об стену и пришел в Думу, как мешочек с крупой — тихий, мятый, сонный… Войска вроде выводили — или уж вывели? Казанцевой на ногу упала сковородка для цыплят-табака или Степанова — это тоже неизвестно. Каждый день в поисках жратвы она тяжело хромала по Арбату в войлочных сапогах и потном салопе, содрогаясь от ледяного ветра, отдыхая у каждой урны и задумчиво в нее заглядывая. Ясно одно: к тому времени, когда раздался этот телефонный звонок, члены избирательного блока «Пьющие женщины России» не ели четыре дня и жарили на двух сковородках шелуху от испанских тыквенных семечек. Степанова подняла трубку, вслушалась и ответила так:
— Ты чего придуряешься, Пименов? Витюля, привези хавки, Христом-Богом тебя молю, у нас дистрофия начинается… — Александра Ивановна. С вами говорит Виктор Степанович Черномырдин. Ваш блок избран в Государственную Думу. Ферштейн, курва?! Ферштейн, курва?! Ферштейн, курва?! Расчет окончен.
Степанова положила трубку и медленно налила себе водки в граненый стакан.
Мигом пролетела перед нею вся ее жизнь. Но помнила она ее очень слабо. То ли она убила кого-то, то ли резали на доске печенку. Зимой Витька привез на зону килограмм семечек. А что еще? Сосны. Рукавицы зеленые и серые. Казанцеву открыли почти одновременно со Степановой по амнистии, а Тюрина с Еблонской, не сговариваясь, нагло бежали с двух разных зон (они вообще все делали нагло). Вот примерно так они все и встретились…
А тут и выборы подоспели.
Стоит ли говорить, что после звонка Черномырдина все они завязали со своим преступным прошлым?! Конечно стоит! Надо ценить и любить правду жизни. Черномырдин потом часто говорил им: «Чувствую — трудно вам. Но — помогу». И — помогал. А хули, ёбте?! Да отлично все!
Перво-наперво справил всем по юбке — зеленой, вся в складках. Не хрена таскаться в Думу в портках, правильно. Потом больше они не просыпались по утрам, отчаянно дрожа в вонючем тряпье, потому что он самолично и регулярно подсыпал им в суп в думском буфете антиалкогольное снадобье. Скушав по ложке этого супа, «Пьющие женщины России» начинали жутко давиться и со страшными криками «Бе! Бу-э-э-э! Бя-а-а!» выбегали из столовой, провожаемые изумленными взглядами членов других фракций — блевать в белоснежные толчки. В довершении этого всем сделали перманент, вернули родительские права и насыпали по пятилитровой банке гречки. Семьи восстановились. Неумело ковыляя в лакированных туфлях по ковровым дорожкам, «Пьющие женщины России» разглядывали в киосках только свежую прессу и сувениры, и когда какая-либо из них в курилке подходила к Гайдару и, утирая чернильными пальцами нос, просила «дай дернуть», он дружески укорял ее: — Ну-у, Александра Иванна, что это с вами! Мы же, матушка, с вами серьезные люди! Поднимите юбку. Вот так. Что у вас на внутренней-то стороне бедра? А? Правильно! Пластырь «Никотинелл»! Ай забыла?