Счастливка
Шрифт:
– Вы работаете на кафедре философии?
– Нет, я медицинская сестра.
– Вас зовут донья Мария-Елизавета фон Клаузен?
– Вот еще! Почему вы так решили? Просто Инна. Читайте дальше.
Клементьев подождал, пока на книге перестанут плясать тени.
– «А вот еще случай: один слуга убежал от своего господина в лес. Но в конце концов его поймали. Плантатор привязал слугу к дереву и бил до тех пор, пока вся спина несчастного не обагрилась кровью. Тогда плантатор намазал спину смесью из лимонного сока, сала и испанского перца и оставил привязанного слугу на целые сутки. Затем он возвратился и принялся его
– И этого вам не жалко?
– Это было так давно… С тех пор, наверно, на этом месте умерли тысячи. Но дело даже не в этом. Этот человек тоже пал жертвой собственного ума. Ум его был устроен так, что свое желание свободы он не мог осуществить иначе, чем через побег.
– Вы здесь давно?
– Вторую неделю. Уже поздно… Я пойду…
– Хотите выпить вина?
– Пожалуй.
Клементьев приподнялся, взял в руки бутыль и наклонил в сторону соседки.
– Только у меня нет стакана.
От его движения свечи погасли. Соседку не стало видно, но Клементьев чувствовал рядом тепло ее рук, дыхание. Ее волосы коснулись его пальцев.
– Хорошее вино.
– Мы купили его в одном городке по пути. Не помню названия. Что-то греческое. Пыль, жара, машины и вдруг тихий переулок, весь в тополях; прохладный, в паутине и плесени подвал. Совсем случайно наткнулся. Жена с сыном пошли на базар, а я поехал искать, куда поставить машину, и увидел этот погребок. Никого нет, только толстая бабка бочки и железные кружки с длинными ручками протирает. «Хорошее вино?» – спрашиваю. А она знаете что сделала? Сплюнула в угол презрительно. Мне нельзя за рулем даже попробовать. Поверил этому плевку и набрал полную бутыль.
– У него запах молодого солнца.
– Молодого? Это хорошо сказано.
– Утром вы его поставьте в родник. Тут недалеко, с краю лимана.
– Вы покажете?
– Найдете сами. У меня муж страшно ревнивый.
– Поэтому и место такое уединенное выбрали?
– Может быть. Вы долго здесь пробудете?
– Заехали переночевать, но уж больно здесь хорошо.
– Да… Почти как при сотворении мира. Ну, я пошла. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Она встала.
– Вы будете читать? Зажечь вам свечи?
– Нет, спасибо. Пора спать.
Соседка ушла, чуть поскрипывая ракушечником. Приподнявшись на локте, Клементьев некоторое время следил за ее силуэтом на фоне звезд, потом перевернулся на спину и, закрыл глаза, стал думать о сегодняшнем необыкновенном дне.
«Не забыть утром найти родник»… – думал Клементьев, засыпая.
VI
Клементьев проснулся от холодного ветерка с моря, который прикасался к лицу. Волосы были влажными от росы, одеяло тоже. Солнце еще не встало. Небо над морем выглядело серым, только над одним местом, где должно появиться солнце, виднелась слабая бледно-розовая полоска, как нерешительный мазок, проба не очень хорошо (вымытой кисти после красной краски по серому полотну.
Клементьев встал, надел сложенный в изголовье, еще со студенческих времен спортивный костюм, выпустил воздух из матраса, сложил все возле запотевшей бутыли и пошел в палатку, чтобы взять зубную пасту, щетку, мыло и плавки.
Верхний слой ракушечника был плотным от влаги и ломким. Клементьев шел в летних туфлях с дырочками, на босу ногу, и холодные камушки заскакивали
Машина стояла вся в мелких капельках. Окна были завешены изнутри. Клементьев обошел машину вокруг, оглядывая колеса. Все было в порядке.
Крыша палатки, темная, влажная, чуть провисла. Полог был расшнурован и слегка распахнут. Очевидно, Лапушка вставал ночью.
Сын спал, подтянув ноги, вжавшись в матрас, почти не заметный под одеялом. Если бы не рыжие волосы, разметавшиеся по подушке, можно было бы подумать, что это так неловко сложено одеяло. В изголовье слабо светился и потрескивал приемник. Клементьев нагнулся, чтобы выключить приемник, и почувствовал запах пыльных волос. Где, когда он уже чувствовал запах рыжих пыльных волос? Именно рыжих…
И вдруг картина, настолько далекая, настолько прочно забытая, встала так ясно перед его глазами, что Клементьев очень удивился, как она могла так долго храниться в ею памяти, ни разу не возникнув из темноты в течение жизни.
Это было как будто вчера. Солнечное летнее утро. Запах чабреца и полыни. Клементьев с товарищем ползут по каменистому откосу. Клементьев впереди, товарищ сзади. Локти и коленки скользят по мелким камушкам, покрытым густой мучнистой, словно цементной, пылью. Длинные тени от табуна лошадей пересекают луг, откос, сбегают к воде пруда и мешаются с тенями ветел. Клементьев думает о том, что должно произойти, и сердце его так сильно колотится, что Клементьев боится, как бы его стук не услышали лошади. Услышат и убегут. А произойти должно вот что. Когда до пасущейся с краю табуна рыжей кобылы останется несколько метров, Клементьев с товарищем должны вскочить и броситься на кобылу. В обязанности товарища входило схватить лошадь за шею и повиснуть на ней, чтобы не дать лошади бежать. На долю же Клементьева, как старшего, приходилось самое опасное. Он должен напасть на кобылу сзади, схватить ее за хвост, занести хвост в сторону и отрезать его.
Это могло кончиться плохо. Лошадь не любит, когда ее хватают за хвост. Несколько лет назад был случай, когда трое смельчаков решили отрезать хвост у вожака табуна, и тот одним ударом копыта снес переднему полчерепа. Правда, то был вожак…
Кобыла паслась, не оборачиваясь. Конечно, она слышала шорохи и наверняка видела ползущих, когда поворачивала голову и косила огромным глазом, но она, наверно, думала, что мальчишки занимаются своими делами, не имеющими никакого отношения к ее прекрасному пушистому хвосту. Она не понимала ничего до последнего момента. Даже тогда, когда товарищ кинулся ей на шею и пригнул ее голову до земли. Даже тогда, когда Клементьев забежал с хвостом в сторону и стал лихорадочно резать пушистое чудо огромными овечьими ножницами.
А может быть, наоборот, все понимала. Скорее всего это была умная добрая кобыла, которая не могла поднять на человека копыто Она просто стояла смирно и, повернув голову, смотрела, как шустрый пацан, обливаясь потом, торопясь, вздрагивая при каждом движении животного, чекрыжил ей хвост почти под самую репку. В глазах кобылы были грусть и удивление.
Получилось так, что они не понесли за это наказания. Может быть, потому, что никто не видел, а сами они с товарищем сумели не проболтаться. А может, и видел кто, но отец Клементьева был избран председателем колхоза, и тот, кто видел, не стал раздувать это дело.