Счастливое событие
Шрифт:
— Да, материнство — это обязательства, — сказала она. — У меня муж, двое детей, хорошая квартира, но иногда хочется все бросить и уйти. Возможно ли говорить об этом вслух?
— Нет… то есть да, возможно. Нужно признаться хотя бы себе самой. Я думаю, надо хоть раз набраться мужества и сделать это.
— Значит, ты так и сделала?
— Да, но я не знаю, считать ли это своей победой.
— Почему ты ушла, Барбара?
— Трудно заниматься любовью, нося послеродовой бандаж… Я больше не хочу такой жизни — и не знаю, как от нее избавиться. Я думаю, что я не
— Кому ты это говоришь!.. Я выстроила всю свою жизнь вокруг крошечной семьи, и сейчас мне уже слишком поздно что-то менять.
— Но ты любишь своих детей… Ты счастлива с ними…
— Да, но… ради них я оставила за бортом все — молодость, музыку, женственность…
Я внимательно взглянула на сестру. Со своими волосами, стянутыми в хвост, очками и нездоровой бледностью она вызвала у меня жалость. А еще страх — Катя была скверной карикатурой на меня саму.
— Еще не все потеряно… Посмотрим. Тебе нужно сделать что-то, встряхнуться. Похудеть, заняться спортом…
— Легко сказать.
— Ты ведь записывалась на лекции по истории искусства.
— О да… Занятия в Лувре, в компании нескольких старушек… Немного смешно, ты не находишь?
— Пожалуй.
В этот момент Леа начала плакать. Я стала ее укачивать, но дочь никак не умолкала. Она меня вымотала. Не было ни минуты отдыха, даже по ночам. Такое ощущение, что я оказалась в фильме «Z» Коста-Гавра, где героя пытают бессонницей.
30
В десять месяцев Леа по-прежнему плакала по ночам. Она отказывалась засыпать одна. Чтобы дочь заснула после бурного плача, ее приходилось укачивать, давать бутылочку с молоком, брать на руки — все это поочередно или одновременно. Потом осторожно укладывать обратно в постель, чтобы не разбудить, в противном случае все повторялось снова: укачивать, давать бутылочку, брать на руки… По ночам она просыпалась по три — пять раз, и мне приходилось ее укачивать. Я была измучена, нервы на пределе, от усталости охватывало ощущение нереальности. С наступлением дня я с трудом выползала наружу, и мир казался мне декорацией театра, где все были актерами, а я — зрителем.
По совету сестры я наконец пошла к доктору Науму, специалисту по борьбе с бессонницей, у которого был свой кабинет в Марэ. Я прошла мимо своего дома — был ли он еще моим? — ощутив укол в сердце. Что нужно сделать, чтобы сюда вернуться? Чтобы Николя не звонил, я отключила мобильник, понимая, что это жестоко с моей стороны. Должно быть, он пытался мне звонить, и я не имела права так поступать, ведь Леа была и его дочерью, и я использовала ее для того, чтобы заставить Николя страдать. Ничего не могла с собой поделать. Почему я так поступала? От отчаяния, от боли или оттого, что больше не любила?
Я вошла в дом, у которого был внутренний дворик — это было на углу улицы Франс-Буржуа, недалеко от галереи Николя, — и оказалась в просторной приемной. На журнальном столике лежала стопка номеров Elle. Пришлось вытерпеть два часа в очереди, состоявшей в основном из таких же, как я, новоиспеченных мамаш.
В журнале было написано, что Джонни и Летиция усыновили маленькую Джаде и вскоре собираются подарить ей братика. Я взглянула на фотографию певца с резким волевым лицом и его юной жены: оба склонились над детской кроваткой в комнате, заваленной игрушками всех сортов, игральными ковриками, пуфиками, детскими стульчиками… Это была картина полного счастья, хотя и слегка запоздалого. Может быть, нужно прожить долгие годы, чтобы научиться его ценить?
Рядом, исподтишка наблюдая за мной, сидел юный отец с голубыми глазами и небрежно растрепанными волосами. Он пришел со своим уже довольно взрослым сыном, лет десяти. Мужчина спросил, что я думаю о Джонни. У него была очаровательная улыбка. Звали его Флоран, и он был в разводе с женой. А я? Меня зовут Барбара, и я рассталась с отцом своей дочери. Как печально!
Оказалось, что все не так страшно. Флоран был психологом и знал, что семейные пары часто разводятся в первый год после рождения ребенка. Он долго занимался этой темой. Не обменяться ли нам номерами телефонов и нашими историями?
Наконец я вошла в кабинет, где меня встретил доктор Наум — человек лет шестидесяти, темноволосый, с седеющими висками, выглядевший довольно солидно. Сидя за столом из красного дерева, он смотрел на меня, улыбаясь. Доктор взял чистый лист бумаги, записал что-то в своем журнале и спросил меня о цели визита.
Я объяснила свою проблему: моя годовалая дочь часто плачет, я еле-еле могу ее успокоить; она просыпается от трех до пяти раз за ночь, и я уже на пределе, иногда еле сдерживаюсь, чтобы не ударить ее.
— Вам срочно нужно купить закрытую коляску, — сказал доктор, бросив на меня пронизывающий взгляд голубых глаз. Он чем-то напоминал моего отца.
— Закрытую коляску? Но зачем?
— Чтобы уменьшить слишком тесный контакт с дочкой. Поймите меня правильно: определенные барьеры между матерью и ребенком попросту необходимы. Вы часто даете ей грудь?
— Почти каждый час, понемножку. «Лига кормящих» мною гордится.
— Вы в ссоре с ее отцом? Я не хочу выглядеть нескромным, но, знаете, очень важно рядом с ребенком оставить место для отца. В самой основе нашего общества работают механизмы, которые приводят к ослаблению роли отца, делая ее чисто символической.
— Да, в настоящее время я не общаюсь с ее отцом.
— Извините мою неделикатность, но вы… поссорились?
— Мы не прекращали ссориться с самого рождения ребенка. Нам так и не удалось наладить отношения.
— Видите ли, — сказал доктор Наум, — после рождения ребенка отношения в семье меняются. Когда женщина становится матерью, мужчине нужно занять свое законное место отца. Ребенок смещает устоявшееся равновесие, поэтому роли всех членов семьи становятся несколько иными. Из-за этого отношения родителей заходят в тупик, одни и те же критические ситуации постоянно повторяются… Появление новорожденного должно стать открытой дверью в новую жизнь, а не захлопнутой, если вы меня понимаете. Это ведь вы закрыли дверь, не так ли?