Счастливые привидения
Шрифт:
Кого Полин Аттенборо не давала себе труда очаровывать, так это свою племянницу Сесилию. К тому же, Сисс не отличалась наблюдательностью, она была простушкой, влюбленной в Роберта, но самое главное — ей уже исполнилось тридцать лет, и она зависела от своей тетушки. Ах, Сесилия! Зачем утруждать себя ради нее?
Сесилия, которую тетя и кузен Роберт называли Сисс, что напоминало кошачье шипение, была рослой, плосколицей смуглянкой, которая редко говорила, но когда заговаривала, старалась побыстрее замолчать. Ее отец, бедный конгреционалистский священник, приходился братом Рональду, то есть мужу тети Полин. И Рональда, и священника уже давно не было в живых, и пять лет назад тетя Полин взяла Сисс под свое крыло.
Они жили вместе — Полин Аттенборо, ее сын и Сесилия — в довольно щегольском,
Роберт был двумя годами старше Сисс. Каждое утро он уезжал в свою контору в одном из лондонских «Судебных Иннов» [65] . Он был барристером и, к своему тайному глубочайшему стыду, зарабатывал всего около ста фунтов в год. Ему никак не удавалось увеличить эту сумму, зато уменьшить ее — не составляло труда. Правда, это не имело особого значения. У Полин водились деньги. Но что принадлежало Полин, то принадлежало Полин, и хотя она никогда не жадничала, все же умела внушить, что делает прекрасный и незаслуженный подарок: подарки тем более приятны, чем менее они заслужены, говаривала тетушка Полин.
65
Имеются в виду школы барристеров.
Как и Сисс, Роберт не отличался умом и говорливостью. Он был среднего роста, полноватый, но не толстый. Только желтоватое, чисто выбритое лицо казалось довольно толстым и своей отрешенностью и невозмутимостью наводило на мысли об итальянских священниках. От матери Роберт унаследовал серые глаза, но взгляд у него был робким и смущенным, а не храбрым, как у нее. Скорее всего, Сисс единственная понимала, как он необыкновенно робок и неудовлетворен собой, как привычно для него ощущение, будто он занимает не свое место: вроде души, живущей в чужом теле. Сам он ни словом, ни жестом не выдавал себя. Уходил в свои комнаты и читал книги по праву. Больше всего его интересовали мало кому известные процессы прошлых времен. Только его мать знала о том, что он собрал великолепную коллекцию старых мексиканских юридических документов: отчеты о судебных слушаниях, иски, обвинительные заключения, вся эта фантастическая мешанина из религиозного и гражданского права в Мексике семнадцатого столетия. Свои изыскания он начал, когда случайно наткнулся на документы по делу двух английских моряков, совершивших убийство в Мехико в 1620 году, а потом ему попалось в руки обвинительное заключение против дона Мигеля Эстрада, в 1680 году соблазнившего монахиню из монастыря Святого Сердца в Оахаке.
Полин и Роберт проводили чудесные вечера за чтением старых газет. Прекрасная дама немного знала испанский язык. Она и сама чуть-чуть напоминала испанку своей высокой прической и дивной темно-коричневой шалью, расшитой толстой серебряной нитью. Когда Полин садилась за великолепный старинный стол нежного, бархатисто-коричневого цвета, то с забранными в тугой пучок волосами, с длинными серьгами, с обнаженными и все еще прекрасными плечами, с несколькими нитками жемчуга на шее, в красновато-коричневом бархатном платье и в любимой роскошной, восхитительно нарядной шали она выглядела, о да, высокородной испанской красавицей, которой при свечах можно было дать года тридцать два-тридцать три. Она сама, только сама ставила свечи, рассчитывая наиболее выигрышное расстояние, а высокая спинка ее кресла была обита старинной зеленой парчой, на фоне которой ее лицо напоминало рождественскую розу.
За стол всегда садились трое, и всегда выпивали бутылку шампанского: Полин — два бокала, Сисс — два бокала, Роберт — все остальное. Прекрасная дама искрилась и сияла. Сисс с коротко постриженными, темными волосами и широкими плечами, в милом, красившем ее платье, которое тетушка Полин
Как настоящий джентльмен Роберт всегда вел себя со старомодной скрупулезной учтивостью, за которой очень удачно скрывал свою робость. Собственно, насколько было известно Сисс, он скорее испытывал замешательство, нежели робел. Ему было еще хуже, чем ей. Замешательство Сесилии началось пять лет назад, а Робертово, вероятно, даже до его рождения, еще в животе прекрасной дамы.
Все свое внимание он сосредоточил исключительно на матери, тянулся к ней, как слабый цветок к солнцу. И все же, подобно заботливому священнику, какой-то частью своего сознания он постоянно помнил о Сисс, почти исключенной из общения, и понимал, что что-то не так. Роберт никогда не забывал о присутствии в комнате третьего разумного существа. Что же до Полин, то она воспринимала свою племянницу Сисс скорее как часть интерьера, чем как живого человека.
Роберт пил кофе с матерью и Сисс в уютной гостиной, где вся мебель была не только прекрасной, но и коллекционной — у миссис Аттенборо имелись собственные доходы, которые она единолично получала от картин, мебели и от редких вещиц из варварских стран. Все трое болтали о том, о сем до восьми или до половины девятого. Это были приятные милые домашние вечера. Имея огромное количество элегантных вещей, Полин сумела сотворить изысканный и уютный дом. Беседы обычно отличались легкостью и блеском. Полин ничего не стоило быть по-дружески ироничной и иронично-веселой. Потом наступала пауза.
В этот момент Сисс, пожелав тетушке и кузену спокойной ночи, уносила поднос с чашками, чтобы Барнетт больше не входил в гостиную.
А потом! Ах, потом начинался очаровательный, согревающий душу вечер для двоих, для матери и сына, когда они расшифровывали рукописи и обсуждали возникавшие вопросы. Полин вникала во все с юным пылом, о котором ходили легенды. И это было искренне. Каким-то непостижимым образом она сохранила способность испытывать трепет, находясь рядом с мужчиной. И солидный Роберт, спокойный, смирный, казался старше нее, словно он был священником, а она — юной прихожанкой. Во всяком случае, так ему чудилось.
У Сисс были свои апартаменты по другую сторону двора над каретным сараем и конюшнями. Лошадей, правда, уже не держали. В каретном сарае стоял автомобиль Роберта. У Сисс были три чудесные комнатки, расположенные в ряд, одна за другой, и она уже давно привыкла к тиканью часов в конюшне.
Но иногда она не сразу шла к себе. Летом Сисс сидела на лужайке, и из открытого окна гостиной до нее доносился прелестный, хватающий за душу смех Полин. А зимой молодая женщина, одевшись потеплее, медленно шла к мостику над речушкой и оттуда смотрела на три освещенных окна, за которыми мать и сын были так счастливы вместе.
Сисс любила Роберта, и ей казалось, что Полин не против их союза, но после своей смерти. Вот только бедняжка Роберт и теперь ужасно робел и перед мужчинами, и перед женщинами. Что же будет с ним, когда его мать умрет — лет через десять-пятнадцать? Не станет ли он пустой ракушкой, видимостью человека, который словно бы никогда и не жил?
Странная молчаливая привязанность связывала молодых людей, вся жизнь которых протекали в тени старухи. Однако были и другие узы, которыми Сисс не умела управлять, и это были узы страсти. В бедном Роберте кипели страсти. Его молчаливость, его чудовищная, хотя и глубоко спрятанная робость были порождены тайной физической страстностью. И Полин умело играла на ней! Сисс замечала, какие взгляды Роберт устремлял на мать, это были восхищенные и униженные взгляды стыдящегося себя человека. Роберту было стыдно оттого, что он не оправдывал ее надежд. Он не любил мать. Он восхищался ею. Очень восхищался. А все остальные чувства были парализованы пожизненной неуверенностью в себе.