Счастливый жребий
Шрифт:
Они не обменялись номерами телефонов. Когда ее начинали одолевать сомнения, она просто отметала их, зная; он приедет. Маккензи сходила в театр, чтобы убить время, и обнаружила, что никак не может сосредоточиться на пьесе.
Дни тянулись ужасно медленно.
Приехав наконец в аэропорт, она волновалась, словно ребенок перед первым походом в цирк.
Запив таблетку от укачивания содовой, Мак встала в очередь. В ее ручном багаже было все необходимое для начала новой жизни с Мерфи. Боже, как она по нему соскучилась! Маккензи пошла вслед за другими пассажирами
Заняв свое место, Мак почувствовала лишь легкое разочарование, когда пилот объявил, что вылет ненадолго откладывается из-за тумана. Она заставила себя расслабиться. Скоро туман рассеется. Солнце пробьется сквозь тучи, и они поднимутся в воздух.
Полет прошел без приключений. Болтливый старик, сидевший рядом с ней, постоянно отвлекал ее от мыслей о Мерфи. Она ежеминутно представляла, как окажется в его объятиях, увидит его улыбку, услышит его голос.
И снова вмешался туман: какое-то время им пришлось кружить над аэропортом. Мак пыталась успокоиться, взять себя в руки. Где он сейчас? Она посмотрела на часы. Девять тридцать. Боже, а если она опоздает? Что он подумает? Господи милостивый! Маккензи охватила паника. Она заставила себя отбросить сомнения.
Доверие. Она говорила ему, что он должен ей верить, И она тоже будет верить.
Мак проклинала туман. Ей с трудом удавалось усидеть на месте. Что ж, если она с ним разминется, то найдет потом. Виргиния не так далеко отсюда. Она его разыщет.
Когда колеса наконец зашуршали по посадочной полосе, Маккензи вытащила из-под сиденья свою сумку. Казалось, прошла целая вечность, пока подавали трап. Почти бегом проскочив здание аэропорта, она вышла на площадь и подозвала такси.
— Мемориал героям Вьетнама. И побыстрее.
Водитель кивнул и усмехнулся — слишком уж торопилась пассажирка на кладбище. А вот его, таксиста, туда не очень-то тянуло. Вскоре они пристроились к веренице машин. Пытаясь пробиться вперед, водитель стал лавировать между рядами, Маккензи закрыла глаза.
Наградив водителя щедрыми чаевыми за поездку, напугавшую ее до смерти, Мак, разумеется, поступила легкомысленно. Но она была так счастлива! Через несколько минут она окажется в его объятиях, будет смотреть в его лицо, увидит его улыбку.
Возможно, День ветерана не самое подходящее время для свиданий. Множество мужчин, женщин и детей бродили по дорожкам вдоль стены. Все еще накрапывал дождик, и туман стелился по зеленой траве. Мак задержалась у скульптуры трех солдат. Посмотрела на кладбище.
У возвышения стояли добровольцы и, сменяя друг друга, называли имена 58 183 погибших. Она подумала о том, что после каждого имени должны следовать слова: «Простите нас». Услышавший эти слова, возможно, исцелится.
Все было так, как всегда. Только на этот раз непогода усиливала чувство тоски и печали. Маккензи посмотрела на часы. Без десяти одиннадцать. Она окинула взглядом людей — все они были под зонтами, с поднятыми воротниками, в надвинутых на глаза шляпах.
Мак отошла от скульптуры и пошла по мокрой траве. Она высматривала
Еще слишком рано, успокаивала она себя. Он живет не так уж далеко отсюда и, наверное, приедет на машине. Его могли задержать транспортные пробки. Возможно, он сейчас ищет место для стоянки. Мак сетовала на собственную глупость — назначить встречу в такой день! Но она хотела, чтобы он увидел эти толпы людей, Впрочем, к чему все эти почести, громкие слова? Ведь не стереть протесты и газетные статьи. И не слишком ли многого она требует?
Подойдя к стене, Маккензи остановилась за спинами людей, стоявших в несколько рядов. Слушала имена. Наблюдала за добровольцами в мокрых плащах. Добровольцы произносили одно имя за другим.
Ей стало холодно, и она подняла воротник. Опустив сумку на траву, сунула руки в карманы пальто. «Давай же, Мерфи, скорее».
Она буквально кожей ощущала атмосферу, царившую на мемориальном кладбище, — гордость и печаль, утраты и воспоминания. Каждый, кто проходил мимо сорока черных гранитных досок, был полон скорби, безутешной грусти. Маккензи вспомнила, что это самый посещаемый мемориал. Двадцать пять миллионов человек прошли здесь, прочитав и навеки сохранив в сердце имена, высеченные огромными буквами на стене.
Руки сами тянулись и нежно касались выгравированных золотом букв. К подножию клали цветы, американские флажки и фотографии, завернутые в пластик. Сквозь шум дождя и монотонное чтение прорывался плач. Маккензи видела подрагивающие плечи ветеранов, которые увидели имена своих друзей, кто-то встретил здесь бывших товарищей по оружию, их жен, уже взрослых детей, нашедших вдруг в скорбных списках своих отцов. Маккензи почувствовала, как у нее на глаза тоже наворачиваются слезы, как и в тот раз, она оплакивала их всех. Всех людей этой страны.
Одиннадцать часов. Она уже обошла с процессией полный круг, всматриваясь в лица, наблюдая за вновь прибывшими. Нет. Его нет. Ничего страшного. Значит, он опаздывает. Придет.
Маленький оркестр начал собираться на передвижной платформе рядом с ней. Прикрывавший его тент протекал в нескольких местах. Она наблюдала за капелью дождя — какое-то занятие, кроме тревожного ожидания.
В конце дорожки стоял сувенирный киоск. Люди останавливались, смотрели, переговаривались. Все они пришли сюда по одной и той же причине, у всех было одно горе.
Музыка усиливала торжественность атмосферы. Люди стояли вокруг добровольцев и слушали. Маккензи всматривалась в лица. Их было так много… И все такие разные… Люди пожимали друг другу руки, обнимались или просто стояли молча, размышляя о чем-то.
Отделившись от толпы, Маккензи поднялась на пригорок. Она ждала.
Одиннадцать пятнадцать.
Одиннадцать тридцать.
Она слышала звуки музыки, но не улавливала мелодию. По-прежнему моросил дождь. Стало еще холоднее. Она откинула со лба мокрые волосы. Начала шмыгать носом. И ноги у нее совсем окоченели. Маккензи постояла на одной ноге, потом на другой, но теплее не стало.