Щекочу нервы. Дорого (сборник)
Шрифт:
– Я сделаю запрос, – пожал плечами начальник.
– Да я без тебя уже сделал! И выяснил, что гражданин Кабанов Артем Анатольевич погиб минувшей осенью и похоронен на Литейном кладбище. А у тебя, значит, кто-то ночует под его фамилией. И не исключено, что это преступник, скрывающийся от правосудия. Давай, Филиппов, объявляй подъем и строй здесь всех в одну шеренгу!
Кабанов незаметно вывалился из столовой и на несгибающихся ногах пошел к выходу. Дежурный санитар, который хвалил Кабанова за усердие, ничего не заподозрил и приветственно махнул рукой.
– Пошел уже? Ну, будь здоров, до завтра!
На улице лютовала метель, ветер раскачивал фонари и срывал снежную фату с сугробов. Глубоко страдая от холода, Кабанов бежал к себе домой. Если кофточка еще кое-как согревала тело, то вот лысую голову мороз кусал нещадно. «Ничего, немного потерпеть осталось!» – успокаивал себя Кабанов, не сомневаясь, что
Мороз оказался настоящим садистом. Кабанов, должно быть, посинел от холода. Его руки и ноги потеряли чувствительность, лицо окаменело, а кофточка, нашпигованная снежинками, превратилась в ледяной панцирь. Кабанов забегал в молочные и хлебные магазинчики, которые уже открылись, становился в очередь и, медленно продвигаясь к прилавку, немного отогревался. Когда продавщица спрашивала, что ему нужно, Кабанов делал вид, что ошибся магазином, что ему нужен пуховик и ватные штаны, и выбегал на улицу. Но так повезло ему всего дважды, а в остальных случаях продавщицы, едва завидев его в дверях, начинали громко кричать, издавая звук, похожий на паровозный гудок, и Кабанов, подобно забитой дворняге, пулей вылетал наружу. Несколько раз он отогревался в чужих подъездах, под лестницами, где крепко пахло мочой, и этот запах вызывал в душе Кабанова какие-то смутные теплые ассоциации. Чтобы как-то отвлечься от парализующего холода, Кабанов стал размышлять над тем, какой механизм положен в основу теплорегуляции и вентиляции воздушных масс в подземелье. Ведь там, несмотря на свирепствующие наверху морозы, было тепло. После детального рассмотрения нескольких шатких версий Кабанов пришел к выводу, что подвал был вырыт между каких-то мощных коммуникационных магистралей, возможно, в непосредственной близости от канализационных труб. «Какое простое и гениальное решение! – думал Кабанов, увязая в сугробе, из которого торчали худые, осыпавшиеся елки с остатками мишуры и серпантина на ветках. – Канализационные трубы обогревают подземные помещения! Тепло, выработанное человеческим организмом, возвращается к человеку и обогревает его жилище! Получается своеобразный круговорот тепла в природе!»
Инженерная мысль понесла Кабанова в мир высоких технологий, и он придумал просверлить в канализационной трубе несколько небольших отверстий, вставить туда конусовидные приспособления, обнести каждое такое приспособление кабинкой, в результате чего получится прекрасная уборная, гигиеничная и удобная. Кабанов уже вплотную приблизился к изобретению кроватей, подогревающихся за счет канализационной трубы, но это ноу-хау не удалось обстряпать окончательно, потому как он уже подошел к своему дому.
На сей раз Кабанов не стал дразнить своим видом консьержку. Затаившись под дверью в подъезде, он выждал, когда соседская девочка Ариша выведет своего перекормленного спаниеля на прогулку, и незаметно прошмыгнул внутрь дома. «Зоюшка, Зоюшка…» – бормотал он, с трудом сдерживая прыгающую челюсть и, рассеивая вокруг себя морозный пар, поднимался по лестнице на третий этаж. (Опять назвал жену Зоей и опять же не заметил этого!)
Второе свидание с женой получилось намного более коротким.
– Это снова ты? – змеиным шепотом произнесла Олюшка, запахивая на груди смягченный ленором махровый халат. – Никак не уймешься? Ну, хорошо…
Что означает это «хорошо», Кабанов понял мгновением позже. Олюшка захлопнула перед его носом дверь, а вслед за этим Кабанов услышал ее голос:
– Алло! Милиция?.. Вот уже второй день меня преследует маньяк!
Когда-то давно, в далеком детстве, у Кабанова было развлечение: он звонил в чью-нибудь квартиру, а потом быстро сбегал вниз. Сейчас он несся по ступенькам значительно быстрее, чем в детстве, уподобляясь горному барану, спугнутому сорвавшейся лавиной. «Будь проклята эта лысина!! – панически думал Кабанов, выбегая на мороз. – Олюшка не узнает меня потому, что я лысый!»
Если вся проблема была только в прическе (Кабанову очень хотелось в это верить!), то разрешиться она могла не раньше, чем через месяц-полтора, когда длина волос достигнет прежних, привычных показателей. Но ждать полтора месяца!!! Будь у Кабанова хоть какие-то волосы на голове, они непременно встали
Кабанов, вспомнив об этом, облизнулся и вздохнул. Он не мог понять, почему так поступил по отношению к брату. Тогда Ольга говорила, что брезгует впускать его в дом. А что такое брезговать? Кабанов уже забыл, когда в последний раз испытывал это чувство. Никакое это не чувство, а так, химера, предрассудок. Все люди одинаковые, а кажущаяся грязь – это тот самый прах земной, из которого бог слепил человека, он из нас исходит, следовательно, это наша природа, наша среда обитания. Все мы амебы и в одном бульоне плаваем…
Так, философствуя и примерзая остывшей задницей к заледенелой скамейке избушки, Кабанов пришел к неожиданному выводу, что поторопился с побегом из подземелья. Конечно же, бежать надо было весной, когда тепло. Сколько бы проблем сразу отпало! Кабанову не надо было бы думать о том, где согреться, где переночевать – под любым кустом в парке ложись и спи! А когда не думаешь о холоде, насколько легче восстановить себя в этом мире, занять свое законное место!
Когда кровь в венах и артериях стала замерзать, словно некачественный омыватель для стекол в патрубках автомобиля, Кабанов со скрипом встал и ледяной глыбой вывалился из избушки. С низкого неба нисходил тяжелый рассвет. Город дымил трубами ТЭЦ, автомобильными выхлопами и паром людских ртов. Город жил своими проблемами и запросто обходился без Кабанова. Кабанов вспоминал, как когда-то давно, в другой жизни, он рассекал по этим улицам на своем шикарном авто и его бесило, что ржавые, как прохудившиеся тазы, «Москвичи», «запоры», «Жигули» и прочая колесная рухлядь не уступают ему место, смеют ехать по той же полосе, по которой ехал он. Его раздражали пешеходы, норовящие перебежать дорогу перед его машиной. Он материл выбоины на дорогах, из-за которых возрастала нагрузка на нежные амортизаторы его «мерса»… Город служил ему, но служил плохо, что-то делал не так, в чем-то ошибался, где-то путался, хоть и старался в меру своих возможностей. А теперь город ослеп для Кабанова. Город не видел насквозь продрогшего, глубоко несчастного человечка, который пробирался сквозь сугробы из последних сил. Где мог, Кабанов грелся – в магазинах, в домо-управлениях, в поликлиниках, библиотеках. Но – странное дело! – чем больше Кабанов замерзал, чем более несчастным выглядел, тем с большей злобой его выставляли вон. И чего только не услышал Кабанов о себе: и что он сифилитик поганый, и что тварь обгаженная, и что урод заблеванный. А ведь неправда, неправда это все!
Мозги его окончательно промерзли, и Кабанов уже ни о чем другом не мог думать, как о тепле и еде. В темном подземном переходе он пытался пристроиться между попрошаек, но его оттуда прогнали. Тогда он встал подле пивного ларька и стал клянчить у подростков мелочь, но к Кабанову подвалил красномордый мужлан и потребовал двести рублей за право стоять здесь. Кабанов поковылял во дворы, к мусорным бакам, но оказалось, что все баки уже пусты, мусор вывезли. Положение становилось просто отчаянным. У него не было денег, у него не было имени, у него не было ничего, что бы подтверждало его право на достойную жизнь в этом мире. Кабанов распоряжался лишь изнуренным, замерзающим телом, которое раздражало обитателей города и вызывало у них чувство отвращения. «Что я сделал им плохого? – думал Кабанов, пролезая через крохотное окошко в подвал жилого дома. – Почему меня все ненавидят?»