Щенки Земли
Шрифт:
А Уотсон, Квай и Бернесе?
— Первоначально это был план Уотсона. Он обладает способностью, которой я завидую, верить, что, чем бы он ни занимался в любой момент, это самое логически оправданное и морально дозволенное дело, какое только может быть. Скиллиман не может с ним ничего поделать, и его упрямство на пользу нам всем. Кроме того, теперь, когда нас четверо — пятеро, если мы можем считать и вас, — легче не выйти из равновесия от того, что он говорит, от того, чем угрожает.
— Думаете, есть какой-то шанс? Минута молчания. Затем:
— Простите меня, мистер Саккетти. Я забыл, что вы не видите, что я кивнул. Нет,
X.X. говорит, что руководители его нечестивой корпорации отказываются допустить существование эпидемии. С несколькими докторами, которые обнаружили спирохету независимо, произведен полный расчет либо их заставили замолчать менее конгениальным способом.
Тем временем газетные заголовки изо дня в день становятся все более причудливыми. Пошла вторая волна суперубийств, в Далласе и Форт-Уорте. За одну неделю совершено три ограбления музеев, а городской Совет Канзас-Сити нанял Энди Уорхола в качестве Специального Уполномоченного по Заповедникам. Воистину мир рушится. Не обледенением, не мировым пожаром, а центробежными силами.
Удар. Моя левая рука парализована, и я печатаю это одним указательным пальцем правой руки; трудная работа.
Бльшую часть времени я размышляю о безмерности моей темноты, или, по-мильтоновски ставя знак апострофа, божественного света.
Песни, либо Наша, либо мои собственные, утешают меня теперь не больше, чем утешила бы игра на деревянных дудках. Возвышенное, пронзенное этим благоговейным страхом, свинцовым отвесом опускается на землю, исхлестываемое ветвями деревьев.
Охотник нагибается над павшим — не совсем, не совсем еще мертвое. Крыло поднимается, неуклюже колеблется и поднимается вновь. Не совсем, не совсем еще мертвое.
Плоть распадается. Легкие расширяются, а желудок вырабатывает не те кислоты. Каждый прием пищи вызывает тошноту, и я потерял уже 15 килограммов веса. Я почти не хожу. Сердце бьется беспорядочно. Мне больно даже разговаривать.
Я все еще боюсь темноты, этой темной коробки.
Если бы я был только коконом! Если бы было можно верить только в добрые старые метафоры! Если бы в эти последние дни я мог стать хоть немного глупее!
Скиллиман побежал вызывать охрану, а Квай ищет Хааста. Возникло некое подобие противостояния, о котором надо коротко рассказать.
Шипанский и три его друга пришли ко мне в лазарет, приведя с собой еще двух «шестерок». С ними на нашей стороне пом-ки С, разделены ровно 6:6. Беседа, если это беседа, вертелась вокруг возм. лекарства. Сегодня мы, должно быть, достигли критической массы, потому что вырвались наконец из привычной колеи чисто мед. решений. Среди дюж. и более непрактичных и причудливых идей, может быть, есть одна, которая повернет ключ в замке! (Хотя не могло быть сомнения, что из-за такого же отчаянного поиска посылок М. зациклился на своей алхимической программе). Мы говорили: об
Бог — мой свет и мое спасение; кому я могу быть страшен? Бог — могущество моей жизни; кого мне бояться?
Когда нечистый и даже мои враги и недоброжелатели подступили ко мне, чтобы съесть мою плоть, они стали спотыкаться и падать.
Хотя какое-то воинство, должно быть, расположилось лагерем против меня, в сердце моем нет страха: пусть войной пойдут на меня, моя уверенность не дрогнет.
Одного лишь желаю от Господа, того, что буду пытаться найти; чтобы мог я пребывать в доме Его все дни моей жизни, чтобы созерцать красоту Его и вопрошать к Нему в Его храме.
Я так исчерпывающе, так буйно, так просто, так вопреки всем ожиданиям счастлив! Я повержен счастьем, прах какой-то гигантской всесокрушающей силы остановлен Божественным Провидением. У меня есть зрение. Мое тело цело. Мне возвращены жизнь и мир; милый мир ощущения возврата домой не будет больше нестись в Армагеддон; по крайней мере, не будет нарушаться привычный порядок его следования в этом направлении.
Боюсь, пора давать объяснения. Но мне хочется только петь!
Последовательность, Саккетти, последовательность! Начало, середина и конец.
Запись 93 была прекращена возвращением в лазарет Скиллимана с нарядом охранников, среди которых был и Усердный.
— Прекрасно, мои гнойные мордашки, пришла пора выдворить вас отсюда — мистер Саккетти слишком слаб для приема посетителей.
— Простите, доктор, но мы остаемся здесь. У нас есть на это разрешение мистера Хааста, вы ведь знаете, — это дрожащий голос Шипанского.
— Либо вы все шестеро — где Квай? — исчезаете через эту дверь по собственной воле и немедленно, либо вас одного за другим через нее вынесут. И я попросил охранников поупражняться в тех маленьких жестокостях, на какие они по совести способны. Может быть, кому-то доставит удовольствие убрать эту неприветливую руку с этой грохочущей пишущей машинки?
Не было ничего неожиданного в том, что эту задачу взял на себя Усердный. Я пытался отвернуться от машинки со спокойным видом, но Усердный, видимо, был слишком близко (не по всему ли помещению рассыпались охранники?), потому что он успел схватить мою правую руку и, стаскивая меня со стула, заломил ее с утонченным удовольствием истязателя. (Возглас затаенного удовлетворения сорвался с его губ.) Несколько минут боль не покидала меня — в самом деле еще не совсем конец.
— Благодарю вас, — сказал Скиллиман. — А теперь, джентльмены, чтобы продемонстрировать…