Щепки плахи, осколки секиры
Шрифт:
— Публика уже на ногах, — сообщил Цыпф, внимательно следивший за суетой, царившей вдали и вблизи. — Блохи очнулись от спячки. Представление возобновляется.
— Тогда, может, и мы пойдем, — предложила Верка. — Или будем сигнала дожидаться?
— Пойдем, пойдем, — поддержал ее Смыков. — Я так думаю, что рассвет сам по себе и есть сигнал. Персонально каждого здесь уговаривать не будут.
На этот раз в путь стали собираться с охотой — хотелось побыстрее размять закоченевшие конечности и разогреть кровь.
— Давайте оставим вещи здесь, — закапризничала
— Ни в коем случае, — сразу всполошился Смыков. — Не будем рисковать. Сначала нужно убедиться, что это система, а не случай.
— Мне, честно сказать, сюда и возвращаться не хочется, — Верка покосилась на разбросанные повсюду растоптанные окурки. — Не люди мы, а свиньи…
— Свиньи в небо не смотрят, зато как живут, — философски заметил Зяблик.
Новый день ничем не отличался от предыдущего. Ватага, не выбирая пути (который, учитывая местную специфику, и выбирать-то было невозможно), двигалась вперед, и то же самое, по-видимому, делали сотни, если не тысячи, других землян, искавших здесь покоя и отдохновения, а в результате получивших нечто прямо противоположное.
Нельзя было даже сказать, идет ватага прямо или выписывает зигзаги. Любой из ориентиров, которым они пытались воспользоваться, в конце концов обманывал их. Изумрудные айсберги, на манер облаков висевшие в зените, внезапно исчезали. Кучки людей, до этого двигавшихся параллельным с ватагой курсом, как будто бы под землю проваливались. Поблескивающие бриллиантовыми гранями фантастические структуры, на которые они обратили внимание еще вчера, оборачивались сизым туманом. Все было зыбко, неопределенно, непредсказуемо…
Чем еще поражал чужой мир, так это своей абсолютной тишиной. Если что и происходило — то совершенно беззвучно. Шум создавали только люди — их голоса, дыхание, топот, позвякивание амуниции. Поэтому, когда позади вдруг раздался резкий разбойничий посвист, сразу стало ясно, что это шалят не лиловые стрекозы, и не фиолетовые чаши-кормушки, и даже не пресловутые хозяева здешнего мира, а какая-нибудь талашевская или кастильская шантрапа, вляпавшаяся в чужое пространство, как пьяницы вляпываются в грязную лужу.
— Эй, орлы! Сбавьте ход! — явной угрозы в этих словах не было, но в сочетании со свистом они вызывали тревожное предчувствие. — Есть о чем побазарить!
Видя, что остальные члены ватаги на этот призыв никак не реагируют, Лилечка неуверенно произнесла:
— Нас зовут, кажется…
— Девочка, никогда не откликайся на свист, — наставительно сказала Верка.
— А тем более на всякие «Эй, ты…». Но и не паникуй. Иди как шла.
— Сколько их? — Зяблик не оглядывался принципиально.
— Много. — Смыков заглянул в маленькое зеркальце, которое носил при себе именно для таких случаев.
— Вооружены?
— Пистолеты в кобурах… Автоматы за спиной висят.
— А сами они кто?
— Подорожная вольница, как раньше говорили… Лихой народ.
Сзади снова раздалось грозное:
— Вам что,
— А ведь не отцепятся, — негромко сказал Смыков. — Придется с ними и в самом деле побазарить.
— Надо так надо, — с притворной покорностью согласился Зяблик. — Люблю послушать то, чего сам не знаю.
Ватага остановилась, но не кучей, а развернувшись в цепь, как и положено в таких случаях. За спинами друзей осталась одна только Лилечка, незаметно передавшая свой пистолет Смыкову.
Приближавшаяся к ним толпа состояла из десяти или двенадцати пестро одетых мужчин.
Мало сказать, что их вид не внушал доверия. Он должен был внушать страх. Такие типчики подходят к посторонним людям не для того, чтобы осведомиться о здоровье или поболтать о погоде. Цель у них только одна — отнимать. Отнимать чужое добро, чужое здоровье, чужую жизнь. Зачастую даже не корысти ради, а ради собственного удовольствия. Нешуточные намерения банды подчеркивала богатая коллекция стрелкового оружия, кроме всего прочего, содержавшая еще и парочку автоматов.
Физиономия бывшего егеря Басурманова своей гнусностью выделялась даже среди этих разбойничьих рож.
— В чем дело? — процедил Зяблик сквозь зубы.
— Привет, паря, — один из громил дурашливо поклонился. — Чересчур ты грозный, как я погляжу. О деле не хочешь побазарить?
— Я с такими, как ты, захарчеванными чуванами, отродясь дел не имел, — холодно ответил Зяблик. — Вон тот мудак локшевый, — он ткнул пальцем в Басурманова, — уже ломал наши ксивы. Что еще?
— Так ты же турнул его от себя, — бандит, чем-то похожий на Малюту Скуратова, как его изображают в учебниках истории, развел руками. — Бедняга чуть в штаны не наделал. Нехорошо так со своими поступать…
— Моих на этом свете мало осталось. Вот, наверное, последние, — Зяблик кивнул на членов ватаги, стоявших по обе стороны от него. — А новых корешей я себе не ищу. Поздно уже…
— Что же так? — деланно удивился бандит. — Гамузом всегда легче прожить. Это даже волки понимают… Не говоря уже о вождях мирового пролетариата… Присоединяйся. Мы здесь всех вот так держим, — он протянул вперед раскрытую пятерню, а потом резко сжал ее в кулак, — свою долю от всего иметь будешь.
— Грабите, значит, — Зяблик изобразил на лице отеческую печаль. — Гопничаете?
— Грабили мы дома, — ухмыльнулся в ответ главарь. — А тут свое берем. Поскольку власти выше нас здесь нет. Мы и милиция, и прокуратура, и министерство финансов. Соображаешь?
— А эти… паханы местные… которые вас туда-сюда гоняют?
— Им дела наши мелкие до фени. Да и не видел их никто никогда… Ну так что ты решил? Идешь под наши знамена?
— Кем же я среди вас буду? Агнцом промеж козлищ рогатых?
— Ах вот ты о чем, — понимающе усмехнулся главарь. — Нет, этого можешь не бояться. Мы-то и рогов толковых не успели отрастить. Давно от аггелов отбились. Они там — сами себе, а мы здесь — сами себе. Хоть и не по своей воле, а отмежевались.