Щит побережья, кн. 1: Восточный Ворон
Шрифт:
Но если он так изменился, то и для нее самой тоже прошли четыре года! Как проснувшись, Хельга и в себе самой заметила перемены. Раньше у нее не было будущего, потому что она о нем не задумывалась; один день переходил в другой такой же, и Хельга не ждала перемен. А теперь она их ждала, и тихий, глупый и такой сладкий восторг неприметно кипел в ней, как крошечный родничок под камнем.
Чтобы время бежало побыстрее, Хельга с раннего утра принимала деятельное участие в подготовке к пиру; ей хотелось делать десять дел разом, но не хватало терпения довести до конца хотя бы одно. То она гремела котлами среди служанок на кухне, то волокла из сундуков дорогие ковры, которыми покрывали стены в дни самых больших праздников; развернув ковер, она принималась с увлечением рассматривать вытканные на нем подвиги Сигурда или повесть о создании мира, позабыв, что ковер-то надо вешать на стену. Приезжали гости, и Хельга бежала встречать; она обожала гостей, и чем больше народу
– Пахнет весной! – ликующе кричала она, в полдень выйдя зачем-то во двор и тут же забыв зачем, увлеченная и опьяненная блеском чистого зимнего солнца. – Даг! Где ты! Сольвёр, бабушка! Эйк, иди послушай… то есть понюхай! Я вам говорю – пахнет весной!
Домочадцы только посмеивались, продолжая заниматься своими делами. А Хельга блаженно зажмурилась, сбросила с головы капюшон, подставила лицо мягкому, нежаркому солнечному лучу. Должно быть, на углу дома солнце чуть-чуть прогрело землю, и Хельга улавливала слабый, тонкий, но такой восхитительный запах талой воды и мокрой земли. Этот запах дарит сразу так много: закрой глаза – и увидишь весну во всем ее блеске, ослепительное солнце, прозрачные ручьи с пестрыми камешками, голубое небо в лужах, черный, изъеденный, умирающий лед, готовый выпустить на волю живую, дышащую землю, первые влажные ростки, которые тем и хороши, что обещают впереди расцвет… В воображении все это было так близко, что Хельга даже удивилась, когда открыла глаза и увидела широкие пятна белого снега на горах за фьордом, блестящие уверенно и гордо. Низкое солнце вот-вот спрячется – еще только йоль, до весны долгие месяцы…
Но в сердце Хельги весна уже дышала и пела. В округе про нее говорили, что она, наверное, из рода альвов*. Хельге нравились такие слова, но она только смеялась и не верила: как же она, дочь Хельги хёвдинга, может оказаться из рода альвов? Ее не принесло морем в золоченом щите вместо колыбели, ее не нашли, новорожденной, возле ручья у корней ясеня, ее не оставила неизвестная женщина, зашедшая переночевать. Она родилась здесь, в этом доме, и ее отец, ее мать, их предки во многих поколениях были хорошо известны на восточном побережье. И даже при ее рождении никто не заметил, чтобы вошедшие норны* спряли золотую нить и привязали ее к палатам луны. [8] «Просто не умели как следует смотреть! – говорил корабельный мастер Эгиль Угрюмый. – Уж я бы не проглядел, окажись я тогда здесь! Тебе, Хельга, как видно, достался дух альва!» – «Да разве так бывает?» – смеялась Хельга, впрочем, довольная таким решением. «Еще как бывает! – горячо уверял Эгиль, а ему стоило верить. – Человек – самое удивительное создание во всех девяти мирах. [9] Он может быть каким угодно и даже сам не знает всей правды о себе. Ему может достаться дух альва, а может – тролля. С ним может быть все, даже такое, чего ни с троллями, ни с альвами, ни даже с самими богами не бывает». – «Что же?» – «А то, что тролль он и есть тролль, альв он и есть альв. Боги создали их раз и навсегда, стать другими они не могут. А человек может наработать в себе дух того или другого. Или обоих сразу, да в такой смеси, что сам Локи* не придумает хитрее. Каким ему быть – человек выбирает сам!»
8
Намек на знамения при рождении одного из великих героев «Старшей Эдды».
9
В древнескандинавской мифологии насчитывалось девять известных миров, населенных богами, людьми, великанами и прочими существами.
В такие сложности Хельга не вдавалась, но слова корабельщика о том, что с человеком может быть все, казались ей очень правильными. И она жила, с веселым и жадным любопытством впитывая в себя мир, и он все шире раскрывал перед ней свои сокровища, такие, что лежат под ногами и ждут лишь внимательного взгляда. Кто пробовал заглянуть в камень? В простой обломок серого гранита? Он только на первый взгляд серый. В нем есть тоненькие черные прожилки, похожие на дорожки для очень-очень маленьких ног, есть прозрачные белые зернышки, как окошки внутрь чудесного дома, и даже в серых зернышках поблескивают какие-то таинственные искры, приглашая заглядывать еще глубже. И шероховатость его что-то шепчет кончикам пальцев – только слушай… И вот уже нет никакого серого камня, а есть целый мир, который так удобно держать в руке и который тихонько дышит у тебя в ладони, давая тебе чувство немыслимой огромности и глубины… Единственное, что в представлении Хельги не могло быть истиной, так
Гости из усадьбы Лаберг не заставили долго ждать себя, и все оставшееся время Хельга не отходила от Брендольва. Всему семейству хёвдинга Брендольв привез подарки. Хельге и Мальгерд хозяйке достались цветные заморские ткани, серебряные браслеты и ожерелья тонкой говорлинской работы, по связке черных соболей. Хельга ахала и охала, звенела серебром, гладила мех и мягкий шелк, изумляясь всей этой красоте и не веря, что это подарено не кому-нибудь, а ей.
– Должно быть, ты немало заплатил за это! – приговаривала фру Мальгерд, покачивая головой. Ей было приятно, что бывший воспитанник Хельги хёвдинга так уважает их, но по привычке наставлять его наравне с собственными внуками она не могла одобрить такое расточительство. – На все это можно купить корабль!
– И нанять дружину на целый год! – со смехом подхватил Брендольв, который был рад щегольнуть щедростью. – Не печалься, бабушка! Я ведь покупал все это не у кваргов, а у самих говорлинов, там это подешевле.
– Ты мне расскажешь, как там? – просила Хельга, уже забыв о подаренных сокровищах и всем сердцем желая послушать о заморских землях. – Как там живут?
– Надо все это убрать. Собери, Сольвёр, – распорядилась фру Мальгерд, нашаривая в связке нужный ключ.
– Ах, бабушка, ну можно, я оставлю себе хоть что-нибудь! – взмолилась Хельга.
После недолгих уговоров фру Мальгерд разрешила ей надеть подаренное ожерелье, и довольная Хельга сама потащила остальные подарки в сундук под замок. Брендольв смотрел ей вслед, улыбаясь и неопределенно покачивая головой. Четыре года назад он оставил здесь двенадцатилетнюю девочку, хорошенькую, подвижную, веселую. Сейчас девочка подросла, и в первый миг Брендольв удивился – ему казалось, что без него в Хравнефьорде ничего не может измениться. И все же эта перемена – к лучшему. Ведь сам он повзрослел, из подростка стал мужчиной, и ему веселее было иметь дело со взрослой девушкой, чем с ребенком. А если эта девушка расположена к нему так же, как прежняя девочка, – что может быть лучше? Брендольв радовался, что в душе дочь его воспитателя так мало изменилась. Ни для кого не составляло тайны, что Гудмод Горячий и Хельги хёвдинг думают породниться, и Брендольв давным-давно знал, что за женой ему не придется ехать далеко.
И все же недаром именно она первой узнала его там, на берегу! Вспоминая об этом, Брендольв улыбался, душу согревало предчувствие будущего счастья. Не зря она узнала его и так смело вышла вперед!
Однако вечером, когда все гости собрались и расселись за пиршественными столами, Хельга сидела рядом с бабушкой чинно и важно, как и подобает взрослой дочери могущественного хёвдинга. Может быть, наставления бабушки, а может, непривычная тяжесть узорчатого ожерелья на груди произвели эту перемену, и сейчас, когда она не бегала и не смеялась, Брендольв ясно увидел, что его подружка все же повзрослела. Нарядная и спокойная, с расчесанными волосами, с вышитой золотом лентой на лбу, она выглядела очень красивой, и Брендольв подмечал, что многие мужчины бросают на нее многозначительные взгляды. Но Хельга не гордилась своей красотой: просто она устала за день и теперь была довольна, что может сидеть на месте и при этом видеть и слышать сразу всех.
– Должно быть, ты, Брендольв, там за морем ходил в разные походы? – расспрашивали гости. – Расскажи нам, что ты там повидал.
Рассказывать Брендольв любил и не заставлял себя долго упрашивать. За эти четыре года он подолгу жил у конунга кваргов, провел одну зиму в говорлинском городе Ветроборе (даже его название Хельга повторила только с третьей попытки), однажды плавал к уладам и много раз измерил побережья Морского Пути.
– Наверное, тебе не очень хотелось возвращаться домой! – говорили слушатели, завидуя его путешествиям. – У нас-то тут никогда ничего не случается! Ты мог бы добыть еще больше богатства и славы!
– Самая большая слава теперь здесь! – ответил Брендольв. Хельга, привыкшая к тому, что даже о самых опасных событиях он рассказывает с улыбкой, удивилась, до чего серьезен он стал при этих словах. – Я еще летом услышал, что конунг фьяллей решил испытать прочность наших щитов. А раз так, я решил вернуться. Где же добывают славу, как не на войне? А война теперь у нас на носу, так что за славой не надо ездить далеко!
– Вот это верно! Теперь уже совсем близко!
Гости загомонили: об этом каждому нашлось что сказать. В усадьбе Тингваль жили сейчас несколько человек из тех, кто бежал с Квиттингского Севера от фьяллей и раудов. Разговор свернул на войну, и Хельга тоскливо вздохнула. Она уже много раз слышала о битвах и пожарах усадеб, и лица людей, которые все это видели своими глазами, наводили на нее давящую тоску. Хельге не хотелось верить, что так бывает, что в этом прекрасном мире, где даже в первый день йоля уже пахнет весной, есть кровь и дым пожаров. Смерть, которой никто не хотел и не звал. Обездоленность безо всякой своей вины. Что-то дурное, что никак нельзя поправить. Весь ее мир дрожал и ломался при мысли об этом, впечатлительной душе казалось, что и ей самой не миновать подобной участи.