Щит побережья. Книга 1: Восточный Ворон
Шрифт:
– До тех пор берсерк погрузит товары на корабли и уплывет! – Брендольв махнул рукой и присвистнул, изображая ветер. – И Хельги не станет возмещать нам такое богатство из своих запасов! Так что нечего и говорить! Думайте сами, как нам помириться. Но только пока берсерк живет у вас, никакого мира не будет!
Даг промолчал, и Брендольв, резко повернувшись, пошел прочь. Брат и сестра молча смотрели, как он стремительно прыгает вниз по склону с уступа на уступ, помогая себе древком копья.
– Ну, вот! – буркнул Даг, великодушно удержавшись от слов «я же тебе говорил».
– Ну почему, почему все так! – со слезами воскликнула Хельга. – В него тоже тролли вселились! Разве он раньше был такой? Что с ним там сделали эти кварги и говорлины!
– Это сделало время! – ответил Даг. – Просто он вырос. Как и мы с тобой. Он научился ценить богатство и родовую честь. Это совсем неплохо само по себе. Обидно, конечно, когда друзья перестают друг друга понимать. Но, ты знаешь, дети всегда взрослеют, а у взрослых очень много причин ссориться.
– Так не должно быть! – решительно возразила Хельга и вытерла глаза. – Это дети ссорятся по глупости. А взрослые не должны ссориться, никогда! Они всегда должны понимать! Я не понимаю, как он не понимает! Ведь ты все правильно сказал! Мы должны быть в мире, иначе фьялли нас разобьют, как разбили Север! И два мешка ржи, и даже два корабля – ерунда рядом с этим! Они же умные люди! Как же они не понимают?
Даг пожал плечами. Ответить было нечего. Люди слишком часто не понимают друг друга, а каждый из спорящих сплошь и рядом по-своему прав. Но если Даг вполне понимал родственную скорбь и оскорбленное самолюбие Гудмода и Брендольва, то тех боги не наградили способностью понимать кого-то, кроме себя.
– Пойдем! – Даг взял сестру за плечо и подтолкнул к тропинке. – Пойдем домой. Может, там теперь резвятся молочные ведра. Или сыры подвывают в кладовке и просятся погулять.
Но Хельга даже не улыбнулась. Придерживаясь за руку Дага, она спускалась по склону, и на душе у нее было мрачно, как никогда. В последнее время ее настигал один удар за другим: рассказы беглецов, буйство духов, смерть Ауднира, ссора отца с Гудмодом и вот наконец их собственная ссора с Брендольвом. Это был какой-то не тот Брендольв, который уезжал от них четыре года назад! И даже не тот, который к ним вернулся и которому она так радовалась поначалу. Слепой, глухой, непонятливый – разве это он? Его подменили! Но и в словах Дага содержалось много правды. Это все тоже жизнь, в которую она не хотела верить. Но не верить было нельзя, и Хельгу мучило несбыточное желание все исправить, водворить вокруг мир, согласие, понимание, которые жили в ее душе и которые она считала естественными для всего и для всех. Разве горы враждуют с морем и ветром? Но человеческая жизнь – океан, и у каждой капли этого океана – своя правда. Да и есть ли на свете такой мудрец, что смог бы примирить всех? Разве что сам Один.
– Погоди. Давай постоим, – попросила Хельга брата, когда они спустились с горы и вышли к тропе в усадьбу, пролегавшей вдоль моря.
Даг остановился. Хельга подошла к самому обрыву. С высокого берега был далеко виден извилистый фьорд, но устье его скрывалось за горами; горы на другом берегу белели кое-где пятнами снега, на этом – зеленели еловым лесом. Чуть впереди под обрывистым склоном приютилось как бы блюдце между морем и горой, на этом блюдце сжались тесной кучкой два-три домишка – Тордов Двор. С моря тянуло ветерком.
Хельга молчала, жадно вдыхая свежий ветер, глазами, слухом, душой впитывая этот простор, красоту и покой. Тоска отступила, себя саму Хельга ощущала огромной, свободной, чистой – как фьорд, как горы, как небо. Всю жизнь она видела это каждый день и каждый раз заново поражалась красоте, мощи, одухотворенности своей земли. Да, здесь полным-полно духов, но только это добрые духи. Это они приветливо мигают с поверхности мелких волн, это они так красиво изогнули горы, так затейливо присыпали их снегом, так ловко устроили местечко, чтобы Торду было где поселиться, и растянули позади его двора лес. Это они рассадили везде можжевельник, на котором и сейчас видны крупные синие ягоды, это они рассыпали столько пестрых камней, которые так красиво перемежаются с зелеными пятнами мха, с голубовато-сизым лишайником, вытолкнули на поверхность зернистые глыбы гранита, внутри каждой из которых медленно и ровно бьется свое, особенное сердце. И пусть Гудмод хоть со всем светом передерется – это море, небо в пестрых беловато-серых облаках, эти горы и Даг, молчавший за плечом, – все это тоже есть на свете. И будет всегда. Это тоже жизнь, и тот, кто не хочет признавать в ней ничего хорошего, – слепец. Или лжец. Им просто не повезло, тем, кто этого не знает. Кто не умеет видеть огромный мир, рядом с которым твои печали хоть и не ничтожны, но в котором всегда есть место надежде.
Но где-то там, в этих же лесах и горах, жили невидимые злые духи. Они отравили эту красоту раздором, и сердце Хельги разрывалось от желания исправить это. Это было ей не под силу, но она не могла избавиться от этого желания.
И тогда она набрала в грудь побольше воздуха и закричала, обращаясь разом ко всему свету – к небу, к земле, к горам, к морю:
– Хравн! Иди ко мне! Я зову тебя! Хра-а-авн!
Даг смотрел на нее, приоткрыв рот, но не смел спросить, почему она зовет ворона. И какого ворона? А она звала так уверенно, как будто обращалась к хорошему знакомому и твердо рассчитывала на ответ. И Даг молчал, осознав, что у его маленькой сестры завелись важные тайны, которыми она не может поделиться даже с ним. Это потрясло его, но не удивило, как ни странно. Ведь корабельщик Эгиль говорил, что ей достался дух светлого альва.
На гряду валунов над обрывом опустился крупный черный ворон, вылетевший из-за леса.
А Хельга шагнула к камням, радостно протягивая руки: она видела стоявшего там высокого человека в широком черном плаще.
– Хравн! – воскликнула она, и сердце ее горячо билось от счастья, что призыв не остался без ответа. Эта первая победа уже казалась ей залогом будущего: теперь она не одна, и ей хотелось обнять его в благодарность за то, что он ее услышал.
И Хравн улыбнулся ей – странно, неловко, неестественно, но не лживо. Он как будто не умел улыбаться, но хотел научиться. И он был очень рад ее видеть. Его черные глаза изливали живой теплый свет и щурились от счастья ласкать взглядом маленькую фигурку девушки.
– Хравн! – Хельга подбежала к нему и схватила за руку, но тут же отпустила, испугавшись своей смелости. Однако ничего страшного не случилось. – Почему ты не пришел в прошлый раз, ведь я же тебя ждала! – упрекнула она его.
– Ты не звала меня, – ответил Хравн, и даже голос его показался не таким резким, как в прошлый раз, он стал мягче, и в нем яснее слышалась приветливость. – Чтобы я пришел, ты должна позвать. Это обязательно. А ты сама не знала, хочешь ли ты меня видеть. Ты боялась. А к тем, кто боится, я никогда не прихожу. Ведь сейчас ты уже не боишься?
– Я не боюсь… Чего тут бояться? – От радости Хельга не сразу находила подходящие слова – так много ей хотелось ему сказать. Сейчас, когда Хравн появился, она осознала, как сильно хотела видеть его все эти долгие дни, как тосковала по нему. Он казался ей роднее всех на свете, ближе, чем Даг, о котором она в эти мгновения совсем забыла. И сейчас она не задавала вопросов, кто он: довольно и того, что он слышит и понимает ее.
А Даг видел, что на камнях сидит ворон и смотрит на Хельгу, неподвижно застывшую в двух шагах перед ним. Она склонила голову точно так же, по-птичьи, и Даг готов был поклясться, что они разговаривают. Но он не слышал ни звука. Ему хотелось уйти подальше, чтобы не лезть не в свое дело, но странное оцепенение не давало двинуться.