Щит побережья. Книга 1: Восточный Ворон
Шрифт:
Даг опять кивнул, имея в виду поблагодарить. Спокойно, с видом непринужденного достоинства, которое сильнее любой заносчивости, Наследник удалялся куда-то к морю через суетливую, деловитую толпу Эльвенэса, и три хирдмана по бокам создавали вокруг мохнатого пятна белой накидки небольшое, но неприкосновенное пространство.
После отплытия кораблей в Хравнефьорде стало пустовато и скучно. Почти на каждом дворе и в каждой усадьбе не хватало сына, брата, мужа – тех, кто отправился или на юг с Брендольвом, или на юго-восток с Дагом. Сразу обнаружилось, что зима, что дни коротки и пасмурны, а ночи – долги и темны. Раньше, при наплыве гостей и новостей, этого как-то не замечали, но теперь зима заявила о своих правах во всей полноте.
Вечерами все оставшиеся дома пораньше собирались в кружок к очагу, но разговоры велись вялые. По привычке принимались за саги, но довольно скоро подвиги Сигурда или Вёлунда* наводили на мысль об отсутствующих близких, и языки начинали молотить обмолоченную солому – толковать о том, о чем никто не мог сказать ничего нового. «Хотелось бы знать, благополучно ли сойдет дорога… Любопытно, легко ли найти подходящий ночлег по пути к слэттам… Как-то их там примут? Говорят, Хильмир конунг учтив и гостеприимен… Ну, да! То-то Стюрмир конунг у него загостился… Ну уж такого знатного человека, как сын хёвдинга, он ведь примет как следует… Да… Хотелось бы знать…»
Прежде самая веселая из всех, теперь Хельга стала едва ли не самой грустной.
– Обручение переменило нашу девушку! – поговаривали домочадцы Тингваля. – Смотрите – она теперь уже так не прыгает, не смеется чуть что.
– Уж не сглазил ли ее кто-нибудь? – шептали женщины и косились в сторону Вершины.
– Да при чем тут сглаз, сохрани богиня Фригг! Проводить разом и брата, и жениха – тут заскучаешь!
Хельга была благодарна домочадцам, которые сами себе объяснили ее тоску и не приставали с расспросами. Сама она целыми днями думала о Даге и мечтала, чтобы он поскорее вернулся. Она так привыкла быть с ним, что теперь постоянно ощущала рядом зияющую пустоту. Место на скамье, не занятое Дагом, светилось и казалось мертвым. Хельга все время думала о Даге и тосковала, но мысли о брате защищали ее от мыслей о другом – о том, что остался за стеной зимних сумерек. Теперь уже зная, что своей тоской порождает и в нем тоску по невозможному, Хельга старалась сосредоточить все устремления своей души только на Даге. Если бы он был с ней, родной, спокойный, надежный, как скала, не задающий вопросов, готовый всегда помочь чем угодно! Тогда Хельга не чувствовала бы себя так одиноко в доме, полном близких людей. Брат оставался самой сильной ее привязанностью в разноликом человеческом мире, и Хельга тосковала по нему как по самой надежной защите от тоски по Ворону – по иной жизни, которую он ей открыл. Стараясь отвлечься, Хельга целыми днями искала себе дело, но, отыскав, уставала от любой, даже простой работы за считаные мгновения. И ветер был холоднее, и вечер темнее, чем в прошлые зимы, и каша со сливками и малиной казалась противна, как сухой олений мох.
Когда в Тингваль приковылял старый Блюнд из Гнезда – дворика над самым морем, – Хельга обрадовалась ему, как радовалась в былые дни знатным и разговорчивым гостям. Ей стал дорог любой повод не оставаться наедине со своими мыслями, и даже согнутый, кашляющий старик был хорош тем, что не пускал к ней прекрасный смуглый призрак.
– Как у вас там дела? Как поживаете? Не слышно ли чего? – набросилась она на старика с расспросами, готовая выслушать даже новости вроде того, что большая сеть опять прохудилась, а собака ощенилась сразу восемью щенками.
– Кто-то перебил нам все горшки в кухне! Никто и не видел! – пожаловался Блюнд. – Вчера вечером – только и слышали грохот.
– Может, опять тролли? – хихикнула Скветта.
– Нет, я слышал шаги за дверью. И следы видел на дворе. Человеческие. – Старик покачал головой и добавил: – А Гудфрида слегла! Уже третий день. Не ест ничего, только воду пьет. А работать кто будет? Хорошо бы фру Мальгерд послала ей рунную палочку…
– Бабушка, а можно я отнесу! – взмолилась Хельга. – Тут не так уж далеко. Мне все равно нечего делать, пока шерсть не высохла!
– Хорошо! – Заглянув в ее умоляющие глаза, фру Мальгерд вздохнула. Когда окрашенная шерсть высохнет, Хельга мгновенно придумает себе другое дело, лишь бы не сидеть на одном месте. – Только возьми с собой кого-нибудь, не ходи одна.
Блюнду дали мешочек съестных припасов, и старик отправился восвояси. А фру Мальгерд вынула из сундука небольшую ясеневую палочку, срезанную во время убывания луны, и принялась готовить амулет. Забившись в угол, Хельга наблюдала за тем, как она сперва бормочет что-то про себя, глядя на гладкую палочку у себя в руках – подбирает руны, потом осторожно царапает их самым кончиком ножа, чтобы посмотреть, красиво ли вышло. Это очень важно, объясняла бабушка Хельге, красивое заклинание действует гораздо лучше корявого. Потом следует вырезать заклинание, потом завернуть палочку в девять слоев кожи или бересты и девять раз обмотать ремешком. А размотать должен сам больной перед тем, как положить палочку под подушку. И тогда сила убывающей луны унесет болезнь. Глядя, как внимательно и кропотливо работает бабушка Мальгерд, Хельга завидовала ее мудрости, терпению, вниманию – всему тому, чем она так мечтала обладать… Бабушка Мальгерд не слушала песен ветра, не парила над туманным морем в объятиях человека-ворона, но знала о связи земли и небес не меньше, чем ее внучка, любимая духом побережья. Мало видеть невидимое и слышать неслышное – надо еще уметь обратить свою зоркость во благо. И сейчас, томимая своим влечением к Ворону, Хельга терзалась угрызениями совести перед человеческим родом, который ее вырастил и который она едва не покинула, и особенно сильно хотела быть ему полезной. И особенно мало верила в свою способность что-то сделать…
Крепко сжимая в ладони замотанную палочку для невестки старого Блюнда, Хельга отправилась в Гнездо. С собой она взяла Атлу, а когда они выходили из ворот усадьбы, их догнал Равнир.
– Возьмите и меня! – попросил он. – Даг не взял меня в поход, так, может, с тобой, Хельга Ручеек, мне больше повезет.
– Странно! – Атла выразительно пожала плечами. – Мы ведь идем не к Хрингу Тощему и не к Фроди Бороде. У Блюнда нет дочери, а его невестка некрасива и больна… Короче, чего тебе там надо?
– Хочу пройтись с такой красоткой, как ты! – съязвил Равнир в ответ. – Выпал же и мне удобный случай, когда твоего Вальгарда Зубастого нет поблизости!
– Да уж конечно, у него есть теперь занятие поважнее, чем бегать за девушками! – не растерялась и Атла.
– Ой, перестаньте! – попросила Хельга. Эти слова напоминали ей все самое неприятное, что случилось в последнее время: злосчастный поединок Вальгарда с Аудниром и отъезд Дага.
Равнир и Атла замолчали, но ненадолго. Вскоре они опять принялись болтать, то посмеиваясь, то перебраниваясь, но не слишком всерьез, чтобы требовалось их мирить. Хельга приотстала. Тропинка шла вдоль моря, и она вглядывалась в сереющую даль, зачарованная таким близким, властным, ненужным, но неодолимым воспоминанием.
А в голубизне неба за фьордом она видела стройную высокую фигуру женщины, которая легко и неспешно шла по воздушной тропе между облаками и вершинами гор. Ее одежда была белой, как облака и снег, и белые волосы вились широкой волной, а на прекрасном лице застыла печаль, взгляд ярко-синих глаз грустно скользил по молчащей, замершей земле. Всю зиму прекрасная Фрейя* ищет своего мужа и не может найти его, и от ее горя тоска полнит сердца всех живых. А когда Фрейя найдет его, тогда она засмеется и волосы ее вспыхнут золотым солнечным блеском. Сердце мира наполнится любовью и радостью, и наступит весна…
– Кого ты высматриваешь, девушка? – Равнир обернулся на ходу, приостановился, чтобы Хельга могла их догнать. – Наших героев ждать еще слишком рано. Может быть, Леркена?
– А кто такой этот ваш Леркен? – осведомилась Атла. – Я уже не в первый раз о нем слышу.
– Это был скальд, он жил лет триста назад, – охотно пустился рассказывать Равнир. Рассказывать он и умел, и любил, и ради этого удовольствия готов был даже отложить на время перепалку. – Никто не умел слагать стихи так красиво, как он, только люди часто обижались: из его стихов не очень-то поймешь, про кого именно они сложены. Их можно было отнести сразу ко всем людям. Понимаешь, это так странно! Все равно как если бы ты заказала нашему Орму башмаки для себя, а он сшил такие, что и Вальгарду придутся впору!