Щит земли русской
Шрифт:
Уржа нервно сжал пальцы в огромный кулак, потом разжал его и ударил ребром ладони по своему колену, что-то решив про себя. Покосился на молчаливого Араслана, усмехнулся: «Каков княжич! И слова не вымолвит, молча слушает да на ум берет в будущую жизнь. Этот будет настоящий князь степи! Дожить бы до тех лет». Тимарь же сказал, успокаивая:
– Созови князей, брат, и объяви, что пришла пора брать Белый город мечом. Если возьмем – будет добыча. А не возьмем, так станем повод искать с честью уйти домой. Тогда сошлемся на угрозы тмутараканцев или еще что придумаем. Я же тем временем подумаю, как вырвать когти из лап Анбала. Горяч молодой князь, на чем-нибудь да оступится. А мои нукеры
Молодой княжич Араслан цокнул языком, пальцами провел по верхней губе, где чуть приметно пробивался первый мужской пушок. Уронил затаенную мысль:
– Урусы стрелой могут князя взять из кустов… К полудню, когда у шатра собрались князья, Тимарь не сдержался, накричал на военачальников: не смотрят за своими полками, дозорные проспали момент выхода урусов из крепости, не подняли войско по тревоге, не уберегли поводных коней. Теперь надо посылать нукеров и пастухов в степь за конями, а когда-то из степи они придут на Русь…
– А теперь скажите всем нукерам, что через три дня мы идем на эти проклятые стены. Там ждет нас полон и богатая добыча! Урусы теперь ослабли от голода. Пусть нукеры запасутся веревками вязать непокорных пахарей! Первыми на стены пойдут твои люди, князь Анбал! Твоим батырам только и карабкаться по лестницам, спешенным!
Сказал и увидел, как зло глянул на него молодой внук Кури, но смолчал, чувствовал за собой вину перед войском.
«Прав Уржа, – подумал про себя Тимарь, когда князья безропотно разъехались к своим полкам. – Впереди пойдут самые смелые. И они принесут победу и добычу своему кагану. А мертвого врага всегда можно оплакать…» – и Тимарь не без удовольствия представил в эту минуту у своих ног окровавленное тело красивого молодого князя.
Потом он приказал позвать грека Торника и, когда тот, встревоженный таким нежданным вызовом, явился и согнулся в поклоне, сказал спокойным, вкрадчивым голосом:
– Прошу тебя, мой многоопытный советник, проследи, чтобы князья изготовили для штурма Белого города все, как в войске пресветлого властелина могущественной Византии.
Иоанн Торник облегченно вздохнул: зря тревожился, идя к кагану, просьба несущественная. Склонился в глубоком по клоне, подумал с невольным беспокойством:
«Вот и я уже взят в услужение этим жестоким печенегом, стал его подручным. И пожалуй, первым ответчиком, если что выйдет не так, как задумано нами вместе. Увы, император не простит мне, если уведомится как-то, что это я навел печенегов на Русь. А посему свидетелей и доглядчиков за спиной мне держать никак нельзя. Придется избавиться от них руками кагана. Пока же надо довершить начатое. Если падет теперь Тимарь, обвиненный в неспособности водить войско, кто знает, как поступят со мной другие князья? Лишить могут не только приобретенного в Киеве скарба, но и живота».
Потому и ответил на просьбу кагана с видимой охотой и готовностью услужить по мере сил:
– С великой радостью посодействую князьям в приготовлении к штурму крепости, о пресветлый каган. Надеюсь, что и князья приложат старание, исполняя волю пресветлого повелителя.
Каган молча кивнул головой, поймал языком правый ус и уставился тяжелым взором в красный ковер. Молодой княжич Араслан насупленно взирал из-под тонких черных бровей на Торника, который замешкался выйти из шатра.
«Волчонком смотрит княжич, недоверие в глазах, – растерянно подумал Иоанн, а мысли вновь вернулись к своим заботам. – Если что-то сорвется там, в Константинополе, и жестокий Василий достанет меня, скажу так: «Опоздал я к Тимарю с твоим словом, божественный император, уже в походе застал печенежское войско. Не принял Тимарь слов о мире с Русью: трудно двум барсам делить
– Только бы удалось там, у Харитона, – шептал Иоанн, взбираясь в теплое, прогретое солнцем седло. – Я же свое исполнил: печенеги на земле русов.
«Мертвые сраму не имут»
Уже нам некуда себя деть, волею и неволею станем против; да не посрамим земли Русской, но ляжем костьми тут…
Нежданным гостем ударил ранним утром звон сторожевого колокола. Кричащей воробьиной стаей с тучной нивы поднялись белгородцы из землянок, изб, теремов, хлынули к стенам, копьями ощетинились.
– И я с вами, – только и успел прокричать старейшина Воик вслед сыну и внуку. Вольга прихватил сулицу и выбежал во двор – Василька звать.
– Василько, куда ты? – Павлина метнулась к старшему сыну и ухватилась за помятое платно, удерживая. – Убить ведь могут!
– Что из того, мати! – ответил Василько, краснея от нетерпения. – Мне ли прятаться теперь от стрел, а назавтра от осрамы! [44]
– Идите, – сказала мать Виста Вольге и Васильку, а потом к Павлине повернулась: – Не держи отроков, не малые уже. Сегодня всем, видимо, дело будет, и нам тоже.
44
Осрама – стыд, позор (отсюда – осрамиться).
В степи вокруг Белгорода нарастал и ширился шум поднимавшегося на сечу войска. Без роздыху взбежали Вольга и Василько на помост, отыскали среди воев и ратников кузнеца Михайлу и ратая Антипа. Рядом же был Янко, чуть поодаль бондарь Сайга поигрывал тетивой, проверял: хорошо ли натянута? С правой руки отца Михайлы в шеломе безмерной величины возвышался хромоногий Могута. В руках у него не меч – меч висел у пояса, – Могута держал огромную дубину, да рядом еще одна лежала, про запас. Лицо у закупа спокойное, будто и не на сечу вышел, а в поле – зерно из колосьев выколачивать.
Над затаившимся в тревожном ожидании Белгородом в безветрии вставало солнце. Оно вышло из-за приднепровских гор, теплыми лучами старалось разгладить на суровых лицах людей глубокие морщины. Но хмурились и прикрывались ладонями русичи – слепило солнце и мешало высмотреть цель для приготовленной стрелы.
Вольга приподнялся над частоколом: черный и широкий – на всю степь – накатывался на Белгород печенежский вал. Поодаль стояли конные, своего часа дожидаясь. А у подножия холма, на котором возвышался белый шатер кагана, гарцевали на сытых конях печенежские князья.
– Встреча-ай! – разнеслась над помостом команда воеводы Радка, а следом ударили со стены косым секущим дождем русские стрелы. Белгородцы радостно кричали, когда чья-то стрела заставляла врага спотыкаться на бегу и исчезать в сухом и пыльном разнотравии. Но вот следом за пешими выехали перед стены сотни печенежских лучников и луки натянули…
– Укройсь! – успел крикнуть воевода Радко. Русичи присели, а над головами прошуршали оперением вражьи стрелы и унеслись за спины, на крыши изб и в бурьян на землянках. Там жены да малые дети соберут их и принесут на стены, дружинникам в колчаны вложат – в том и будет их помощь в сече с находниками.