Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Шрифт:
Принцепс давно искал кандидатуру, достойную Греции. Он понимал, что представитель Рима на Балканах должен не только иметь выдающиеся таланты полководца и политика, но и быть обаятельным высокообразованным человеком, любящим Элладу, короче говоря, он должен походить на самого Сципиона в годы его испанского и африканского проконсульств. Конечно же, у Публия было желание самому возглавить эту кампанию, но он не хотел возмущать сограждан присвоением себе всей военной славы, да и испытывал усталость от тягот лагерной жизни. Наилучшим образом могли справиться с ролью македонского проконсула Гай Лелий и Луций Корнелий Лентул, но первый еще не набрал достаточного политического веса, а второму, как уже сказано, не повезло со жребием. Претендовали на заветную должность Луций Сципион и Публий Сципион Назика, однако они пока застряли на нижних ступенях магистратской лестницы, а использовать всю силу своего влияния для продвижения ближайших родственников Сципион считал делом не достойным его репутации.
Еще и еще раз просматривая государственных мужей, созревших для консульства, Публий приходил и отчаяние: он видел много людей, способных завоевать Грецию, но ни одного, кто мог завоевать самих греков, их симпатии, кто мог бы овладеть душою Эллады. Тогда он решился
Как личность Тит Квинкций обладал немалыми способностями. Он был человеком живого ума и смотрел на вещи сразу с нескольких точек зрения, а потому воспринимал проблемы и события объемно. Его смекалка работала мгновенно. В любой компании он выступал интересным собеседником, правда, бывал остроумен и симпатичен, когда солировал в коллективе, но его остроумие становилось желчным, если окружающие отдавали предпочтение кому-либо другому. И все же при таком болезненном тщеславии он не выказывал злопамятности и благодаря эмоциональной отходчивости был по существу добродушен. В застольных беседах Квинкций на равных состязался со Сципионом и если последний все-таки чаще одерживал верх, то лишь за счет большего жизненного опыта. В отличие от категории людей, блистающих в тесном дружеском кругу, но тушующихся в многочисленной компании, Тит проявлял свои достоинства тем ярче, чем значительнее была внимающая ему аудитория, и на публике он прямо-таки озарялся вдохновением. Чем больше глаз на него смотрело, тем непринужденнее и изящнее становились его движения и осанка, чем больше ушей ловило звук речей, тем живее бил фонтан его красноречия. Фламинин знал множество поучительных историй и притч, что служило как бы запасом метательных снарядов его остроумия, имел богатый интеллектуальный багаж мыслей и идей греческих философов, то есть располагал обширным материалом для любого общения. Он мог разрешить шуткой сложную ситуацию и, наоборот, через шутливую форму выйти на серьезные проблемы, готов был высмеять кого угодно и тут же посмеяться над собою.
В общем, Тит Квинкций представлял собою яркую личность, но его послужной список был удручающе ничтожен. Однако, отказавшись пойти на нарушение условностей и традиций в интересах родственников, Сципион позволил себе это ради карьеры Фламинина. Он считал такой ход оправданным как целями государства, так и снижением накала межпартийного противостояния, поскольку Квинкций, будучи близким другом Сципиона, имел жену из рода Фабиев, благодаря чему мог восприниматься нейтральной политической фигурой.
Но всем угодить невозможно, и матерые сенаторы оппозиционной группировки взбунтовались при виде такого кандидата в консулы. Многие годы они томились в тени Сципиона, лишенные света славы, этого солнца Рима, и вот, когда выдающийся человек великодушно отошел в сторону, позволяя другим увидеть вожделенное сиянье, его место вдруг занимает мальчишка! Клавдиям и Фульвиям это представлялось издевательством, насмешкой над ними, и они осмелились вступить в борьбу.
Между тем лидирующая партия уже подготовила должным образом общественное мнение, и народ изъявлял готовность избрать на высшую должность Тита Квинкция, в котором многие видели как бы второго Сципиона, столь схожими были их устремления и начало карьеры. Но во время комиций плебейские трибуны Марк Фульвий и Маний Курий выступили против кандидатуры Фламинина, придав, как обычно, своим намерениям форму народной борьбы с всевластием знати. Они произнесли красивую, острую речь о зазнайстве нобилей, пренебрегающих некогда почетными должностями эдила и претора, и рвущихся с пеленок прямо к консульству, а в завершение призвали собрание не доверяться слепо громким именам, а проверять патрициев в деле, проводя их по всем ступеням иерархической лестницы. Люди были смущены реакцией на ход выборов своих официальных государственных защитников и заколебались. Не желая испытывать судьбу, друзья Сципиона уговорили собрание перенести рассмотрение протеста трибунов в сенат. В Курии же Сципион без особого труда добился утверждения кандидатуры Тита Квинкция, тем более, что юридических препятствий к его избранию не было, поскольку закон, регламентирующий порядок прохождения магистратур, был принят лишь несколько лет спустя. Единственным реальным оппонентом Публию в этом деле, пошедшим дальше общих фраз о неблаговидности поведения Фламинина, гнушающегося средних магистратур, и открыто обвинившим нобилитет в сговоре против основной сенатской массы, был Марк Катон, исполнявший тогда плебейский эдилитет, но уже избранный на предстоящий год в преторы. Порций говорил ярко и осмысленно, но на его выступление в сенате смотрели как на эффектное театральное представление, и только. Всерьез его оппозицию Сципиону тогда еще не воспринимали.
Итак, на повторных комициях Тит Квинкций Фламинин получил консульство. Его коллегой стал Секст Элий Пет, с которым, по всей видимости, была договоренность, чтобы он не мешал Квинкцию возглавить македонскую кампанию. Так или иначе, но именно Фламинин отправился на Балканы с солидным подкреплением войску, состоящим из ветеранов Сципиона, внявших призыву своего патрона поддержать молодого полководца.
Прибыв на место, Тит Квинкций собрал всех офицеров на совещание и поставил им задачу выработать стратегию войны на предстоящий год. Однако, выслушивая мнения легатов и трибунов, он не столько внимал их идеям, сколько занимался изучением своих кадров, потому что относительно принципов ведения боевых действий все было оговорено еще в Риме в неформальном штабе легатов африканской армии под руководством прославленного императора. В области военного дела взгляды Сципиона и Фламинина в основном совпадали, и им нетрудно было найти общий язык. К тому времени римляне уже накопили немало сведений о македонянах и греках. Было известно, что вражеская фаланга состояла из шестнадцати шеренг копьеносцев, что сариссы первых пяти рядов за счет чудовищной длины выступали перед строем, что каждая шеренга была в два раза плотнее римской, а следовательно, в бою против одного легионера могли сражаться два македонца первого ряда и восемь фалангитов четырех последующих шеренг, то есть на каждого римлянина приходилось сразу десять противников и при всем его проворстве изрубить одним мечом десять сарисс не представлялось возможным, а потому легионы никак не могли выдержать фронтального столкновения с македонской фалангой. Но римляне хорошо осознавали и свои преимущества, именно: манипулярный строй был высокоманевренным и сохранял боеспособность на любой местности, при всякой погоде и даже в непредвиденных ситуациях, когда требовалось срочно внести коррективы в ход битвы. Достоинства римской тактики соответствовали как раз тем областям спектра военных действий, где находились слабости македонян, но зато там, где покорители Востока были сильны, с ними не мог сравниться никто. Такое соотношение качеств армий противников показывало, что любой из них способен и одержать яркую победу, и потерпеть сокрушительное поражение, а значит, судьба войны будет решена дуэлью полководцев и степенью удачливости. Квинкций понимал, что он должен избегать равнин и маневрированием завлечь Филиппа в пересеченную местность, после чего блокадой или какой-либо хитростью втянуть его в беспорядочное сражение, которому по ходу дела следовало придать организацию и слаженность, выгодные для римлян. Знал Фламинин также политическую обстановку и моральную атмосферу в Греции, был в курсе взаимоотношений Эллады и Македонии на протяжении последнего столетия. Располагая необходимой информацией, он имел и достаточные для достижения цели силы. Его войско насчитывало двадцать пять тысяч воинов и состояло из квалифицированных, закаленных во многих битвах солдат. Здесь были ветераны Сципиона, не помышляющие более о демобилизации, вдохновленная их достижениями крепкая молодежь, нумидийская конница, присланная Масиниссой, и даже слоны, впервые используемые римлянами в надежде дезорганизовать ими грозную фалангу. Снабжение экспедиции осуществлялось посредством флота из Италии, Сицилии, Сардинии и Африки по продуманной схеме с задействованием многих портов Греции, Иллирии и Эпира. Тит Квинкций Фламинин был готов к этой войне и мог приступить к ней безотлагательно.
Со своей стороны и Филипп предпринял все от него зависящее. Он собрал почти тридцатитысячное прекрасно оснащенное войско, занял с ним горные перевалы и ущелья, ведущие в Македонию, и поставил римлян перед необходимостью штурмовать неприступные природные крепости или потерять несколько месяцев на кружной, чреватый многими лишениями путь.
Фламинину нужен был быстрый успех, чтобы создать благоприятный эмоциональный тон среди местных народов и в самом Риме, потому он решил атаковать Филиппа в теснинах. Военная практика для подобных случаев указывала единственное средство к победе: найти обходную тропу, ведущую через горы в тыл врагу. Такими поисками и занялся консул, для чего завел дружбу с вождями окрестных племен. Одновременно римляне навязывали противнику мелкие стычки, желая создать у царя впечатление, будто ни о чем ином, кроме штурма его укреплений в лоб, они не помышляют.
Целый месяц прошел безрезультатно, и Фламинин, опасаясь, как бы Филипп не проявил активности, вызвал его на переговоры. Царь откликнулся на это предложение, хотя и понимал, что всерьез говорить о мире еще рано. Наверное, каждый из них желал взглянуть в лицо сопернику и попытаться узреть границы его личности. Познакомиться противникам действительно удалось, но тем дело и ограничилось.
Филипп прибыл на встречу с намерением подавить молодого, неопытного римлянина значительностью своей царственной особы и принял по отношению к нему снисходительно-покровительственный тон старшего товарища, по величию души желающего благополучия самому Титу, всем римлянам и вообще — целой ойкумене. В свою очередь Квинкций заметил, что если Филипп столь добр и великодушен, сколь это следует из его слов, то он, конечно же, не откажется вывести гарнизоны из всех греческих городов и на будущее оставит в покое славные народа Эллады. Розовый образ, в котором первоначально предстал Филипп, теперь окрасился в грозный пурпурный цвет: царь был в гневе. «Римлянин! — вскрикнул он. — Да ты и побежденному не предъявил бы мне более жестких условий!» «Это естественно, — буднично, безо всякого пафоса, намеренно контрастируя поведением с помпезностью царской позы, отреагировал Квинкций, — ведь с нашим вступлением в войну, вопрос о победителе автоматически снимается: если уж мы затеваем какое-либо предприятие, то рано или поздно доводим его до конца. Но война — это жертвы, жертвы с обеих сторон, и потому мы готовы договориться сейчас… А вот неужели тебе, царь, для того, чтобы совершить праведное дело, необходимо потерпеть поражение? Неужели ты способен явить миру справедливость, а наше требование об освобождении Греции справедливо, только будучи побежденным?» Филипп задохнулся от возмущения и ушел, не дав ответа обидчику, желчно досадуя на претензии соперника и на свой психологический просчет.
Фламинин добился своего: македоняне стали выказывать стремление сразиться и, нацелившись на битву, забыли об осторожности. А в скором времени нашлись проводники-эпироты, готовые указать легионерам путь к утесам, возвышающимся над лагерем противника. Проделав необходимую подготовку, римляне смело двинулись на приступ гигантской цитадели, созданной македонянами и самой Македонией. Грянул залп катапульт и баллист, установленных на скалах, вниз посыпались камни, стрелы и прочие снаряды. Ущелье потонуло в пыли и дыму. Бой шел с преимуществом царских воинов, но когда они твердо уверовали в успех, с тыла на них обрушился римский отряд, и сражение круто изменило ход. Вскоре македоняне обратились в бегство, и, если бы не горы, их войско оказалось бы истребленным, но благодаря сложному рельефу местности, побежденные ускользнули от преследования, и Филиппу удалось восстановить силы своей армии, однако пришлось отступить.
Царь направился в Фессалию и, сдавая территории римлянам, старался как можно больше захватить с собою и возможно меньше оставить врагу. Македоняне снимали урожай с полей, грабили селения, разрушали города, а жителей уводили в полон. Римляне двигались следом и с демонстративной мягкостью обращались с греками. Ни один колос не был срезан италийским серпом, ни одно яблоко не было сорвано там, где проходили легионы. Половина мира снабжала войско, римляне шли на огромные траты, доставляя пропитание солдатам, слугам, лошадям, мулам и слонам из дальних стран, но зато их взоры были ясны, а головы — высоко подняты: они заявили, что прибыли в Грецию как освободители великого, близкого им по культуре народа, и их поведение соответствовало лозунгам.