Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Шрифт:
Уединившись в кабинете, Публий углубился в анализ своих чувств. Его томила внутренняя тень, лежащая на в целом светлом отношении к жене, а он хотел выйти к ней, только полностью очистившись от сомнений и призраков былых страстей. Ему вспомнилась их первая по его возвращении из Африки встреча. Тогда, увидев ее, он сразу ощутил всплеск искренней радости, но это была радость друга, а не любовника, и только позднее его слегка взволновала ее женственность. А между тем аристократическая, интеллектуальная красота Эмилии не потерпела ущерба от времени, и на пороге тридцатилетия Павла была столь же прекрасна, как и в двадцать лет, что всегда отличает женщин, питающих внешнюю прелесть глубинными родниками духа, от простушек, чья скоропортящаяся девическая миловидность, не имея корней в душе, быстро вырождается в гримасу тупоумной мегеры. И хотя она немного пополнела, это тоже не портило ее, поскольку придавало телесным формам зрелую округлость, уподобляя весь облик налитому спелому плоду.
Глазами Публий видел, сколь хороша Эмилия, но его чувства были сориентированы на иную красоту
Итак, очистив душу едкой щелочью анализа от лишних эмоций, Публий в очередной раз пришел к выводу, что сожалеть ему не о чем, поскольку печальный исход его встречи с иберийской красавицей был неизбежен. И все же, вспоминая об Испании, он всегда испытывал чувство, подобное по типу, но, конечно же, не по силе, переживаниям купца при виде морских вод на месте, где канули в пучину его корабли, утащившие с собою в сумрачные глубины груз пурпурных тканей, драгоценных камней, произведений человеческого искусства и дорогих вин.
И при всем том, Публий понимал, что лучшей жены, чем Эмилия, у него быть не могло, и сознание этого заставляло его раскрывать ей навстречу свои объятия. Так разум одержал победу над своенравием чувств сегодня, так же происходило и в дальнейшем. Однако интимная часть семейной жизни постоянно требовала от него усилий воли и этим изнуряла его.
Всю сознательную жизнь идя к заветной цели в области общественных дел, давясь меж жерновов интересов различных партий и слоев населения, он вынужден был вступать в компромиссы и, дабы честно вести главную линию своей политики, допускать лицемерие в частностях. Человеку, ощущающему в себе истинно значимые для общества таланты, естественным образом чужда ложь — оружие тех, кто стремится занять место выше обусловленного его способностями. Поэтому, с честью выдержав все испытания, пройдя великий путь в основном без духовных и физических потерь, Публий устал только от одного — от необходимости хитрить, пусть в незначительной степени, в народном собрании, на войсковой сходке, ловчить в курии. Теперь же, достигнув в государстве положения, соответствующего значимости своей личности, он надеялся, что тем самым заслужил право на абсолютную искренность в обращении со всеми согражданами, но вдруг в первый же день по возвращении из похода в собственном доме столкнулся с тем самым злом, каковое повсюду преследовало его прежде, и должен был имитировать пыл влюбленного, не будучи влюбленным — удручающая насмешка судьбы над его мечтою!
Позднее, когда Публий вновь привык к жене, супружеские обязанности стали менее тяготить его, и порою ему даже казалось, что его отношение к Эмилии и есть наилучший род чувств мужчины к женщине. Но в один из таких периодов уравновешенного состояния его постиг новый моральный удар. Увидев, выходя однажды из спального покоя, пятилетнего сына, хилого и слабого, с непропорционально большой головой, сосредоточенно пускающего кораблик в бассейне атрия, он вдруг ощутил свою ответственность за болезнь этого несчастного существа. «Какова любовь, таков и плод, — подумалось ему, — любовь рахитична, болен и сын». Тайное стало явным: то, что он пытался запрятать в глубине души, выплыло на поверхность и, облекшись в человеческую плоть, теперь постоянно было перед глазами. Это вновь внутренне осложнило его отношение к Эмилии, зато сыну, мучаясь сознанием вины перед ним, он стал уделять внимания больше.
Маленький Публий пребывал в том возрасте, когда дети еще находятся под опекой матери, и потому редко покидал женскую половину дома. Но с некоторых пор отец все чаще зазывал его к себе или, в теплые дни, — в перистиль и целые часы проводил в играх с ним. Мальчик был очень стеснительным, что мешало ему проявлять лучшие задатки, и оттого казался несообразительным, однако при доброжелательном подходе в нем можно было обнаружить не только острую смекалку, но и совсем недетскую рассудительность. Все больше занимаясь с сыном, Публий раскрывал в нем все новые и новые способности и, вспоминая себя в такие годы, должен был признаться, что во многом уступал ему. Его любовь к сыну усилилась, но вместе с тем стала сильнее и скорбь по поводу болезни. Чем заметнее оказывались блестки талантов в мальчике, тем больнее было видеть, как тонут они во мраке неестественно быстро наступающего утомления.
Вдобавок ко всем бедам, это обиженное природой создание невзлюбила мать. Не имея слабостей, будучи в каком-то смысле совершенством, Эмилия в своей гордости, доходящей до надменности, требовала безупречности от всего, относящегося к ней. Неудачный же, по ее мнению, ребенок уязвлял в ней сознание собственного достоинства, и хотя она всячески скрывала неприязнь, чувствительный мальчик знал, что его не любят.
Сципион довольно скоро разобрался во взаимоотношениях матери и сына, но его тактичные попытки навести мосты между их душами не принесли успеха.
Вообще, Эмилия из всех людей признавала равным себе только мужа, а к остальным окружающим относилась с презрительным высокомерием. Она затерзала деспотизмом не только слуг, но и жену Луция Ветурию и даже покушалась на авторитет Помпонии. Правда, величавая матрона умела дать отпор властолюбивой невестке. В своих притязаниях они были равны, поскольку черпали амбиции из одного источника: Эмилия считала себя вправе повелевать всем женским миром как жена первого человека в государстве, а Помпония сознавала, что не имеет права уступить кому-либо, будучи матерью того, кто не уступил никому, и пред кем, наоборот, склонились все: и соперники внутренние, и враги заморские.
Однако, сохраняя несокрушимую крепость духа римлянки, Помпония все более угасала телесно. Физические силы ее почти иссякли. В год консульства старшего сына она поклялась Публию дожить до его победы и теперь не преминула заметить ему, что сдержала обещанье. На это Сципион сказал, что она должна дожить и до победы Луция, но мать лишь печально улыбнулась в ответ.
Итак, выяснилось, что семейная жизнь исполнена противоречий, как и другие области человеческого существования, и в этом смысле недалека от политики, потому Публий был вынужден руководствоваться в ней не столько чувствами, сколько рассудком. На него он постепенно и возложил основную нагрузку в общении с женой, сместив акцент с телесных удовольствий, сладость которых отдавала горечью, на поиск интеллектуальных радостей. Эмилия, имеющая претензию возвышаться над уровнем обыкновенной самки, в свою очередь пошла ему навстречу и в увлекательных беседах предавалась уму мужа с таким же пылом, с каким иная женщина отдается мужским объятиям. Публий рассказывал ей о своих путешествиях, делая при этом объектом повествования не себя и собственные подвиги, поскольку считал подобное бахвальство достойным разве что какого-нибудь центуриона, а познанный им мир. Он обрисовывал ей нравы и обычаи народов дальних стран, попутно проводя их сравнение с италийскими, выявлял положительные черты одних и несовершенства других, и в ходе сопоставления старался выработать варианты общественной жизни, которые способствовали бы наиболее полному раскрытию человеческих возможностей, чем открывали бы людям путь к счастью. В результате, его рассказ становился исследованием, проводимым в живой, подвижной форме, и потому открытым для встречных идей собеседницы. Эмилия поддавалась соблазну наслаждений игры ума и вносила в создаваемую перед ней картину узоры своих мыслей. Трансцендентный элемент женской логики будоражил разум Сципиона, побуждал его к разностороннему рассмотрению темы и в итоге содействовал углублению суждений. Исчерпав в каком-либо вопросе практический опыт, они обращались к теории, добытой из прочитанных книг, и все вместе дополняли фантазией. Когда им по-настоящему удавалось вникать в проблемы государственного устройства, политика, как область деятельности, определяющая основы функционирования Республики и потому стоящая во главе интересов каждого свободного человека, распадалась на составные части, в многообразии которых представал весь образ жизни общества. Так у них заходила речь об искусстве, науке, праве и экономике.
Нередко их исследования приводили не только к приятному времяпрепровождению и расширению кругозора, но и к объективно ценным выводам с точки зрения познания человеческого общества. В этих случаях Сципион брал стиль, дощечки и переносил достижения мысли с зыбкой почвы памяти на более надежный воск. Когда слова приобретали зримую форму, отношение к ним становилось более серьезным и, уединяясь в кабинете, Публий переходил от игры к настоящему творческому труду. Этот род деятельности захватил его новизной впечатлений и переживаний. До сих пор он постоянно был на виду у людей, все помыслы и чувства направляя к совместной цели, сливаясь с окружающими духовно, полностью принадлежа им, создавая заодно с ними и деля между ними свою жизнь. Теперь же ему открылась возможность обратиться в будущее и безгранично расширить аудиторию. В небольшой комнатке, не сходя с места, он вступал в общение с потомками, нес им ценности ума и души и по закону живой субстанции, требующему сполна одаривать дарителя, чувствовал ответ и признательность людей грядущих поколений. Его жизнь раздвинулась во времени. Прежде Сципион достигнутой победой простер в будущее вечный памятник себе, но то был лишь статичный, застывший, как в камне монумента, образ великого гражданина и полководца, а сейчас трудом писателя и ученого он как бы проникал сквозь время сам и представал далеким людям в неизменно живой, динамичной форме мнений, идей и чувств, ибо, соприкасаясь с новыми умами, его мысль всегда будет пробуждать в них движение, а в душах — новые переживания.