СД. Том 13
Шрифт:
— Ну так научи стрелы делать, -- чуть ли не взмолилась Пермовка.
Ругах как раз приматывал перья к древку, сажая их на клей из бобрового жира и сока березы. Поле того, как все было сделано, он поднял стрелу и положил её центром на указательный палец. Стрела не качнулась ни в одну из сторон, оставшись лежать в том же положении, в котором её оставил старик.
Идеальный баланс.
Пермовка, видя подобное мастерство, только грустно вздохнула. Из разговора охотников и сестры, она поняла, что сделать на “ходу”, а не в мастерской столяра,
Ругах, несмотря на почтенный возраст, подкинул стрелу пальцем, после чего ловко перехватил её ладонью и вонзил в землю перед собой.
– Стрел в этом мире достаточно, Пермовка, – произнес он. – а вот посуды… богам угоднее те, кто делают горшки, нежели те, что стрелы. Так что лучше занимайся тем, что тебе на род написано, чем ищи того, от чего потом будет душа болеть.
– А как это – когда душа болит? – спросила девочка.
Она помешивала деревянной ложкой кашу. В детстве, когда она падала на коленку, то чувствовала боль в ноге. Когда её покусала дворовая собака, оставив шрамы, то в боку. А когда она порезала ладонь – то в руке.
Но никогда, за все пятнадцать лет своей жизни, Пермовка не чувствовала боли в душе.
Хотя, её сестра – Светлица, говорила, что это потому, что Пермовка никогда не ходила на глядки. Событие, которое объединяло соседние деревни.
К примеру в этом месяце так совпадало, что прямо на шестнадцатилетние Пермовки, будут глядки между деревнями Клануд и Гадючной, которая, вопреки своему названию, славилась гостеприимством и своими медовыми пасеками.
Светлица говорила, что если на глядках Пермовке приглянется какой-нибудь юноша, а она ему нет – то тогда девочка поймет, что такое душевная боль.
Но, что-то подсказывало Пермовке, что Ругах говорил о совершенно другой душевной боли.
Она заметила шрамы на его руках и еще скошенный чуть влево нос. В деревне часто говорили, что по молодости Ругах ушел из приграничья в земли Алого Феникса, где записался в дружину к мелкому барону. Вернулся он только спустя двадцать пять лет. После чего не покидал деревни и никогда не рассказывал историй о той четверти века, что провел в дружине.
Может он говорил об этой душевной боли и…
Пермовка посмотрела в сторону леса.
Что-то было не так…
За все три дня, что она была с охотой в лесу, она ни разу не слышала… тишины. Всегда либо птицы шумели, либо деревья трещали, где-то журчал ручей, слышались крики животных или… хоть что-нибудь.
– Пермовка, – Ругах поднялся. Из-под полы плаща он достал то, что раньше Пермовка видела лишь в качестве забав для мальчишек и девчонок, еще слишком маленьких, чтобы заниматься какой-нибудь работой в деревне.
Это был меч. Только не деревянный, как она привыкла видеть в играх и даже когда-то держала сама, а самый настоящий. На вид – очень тяжелый и острый. Длинный. С зазубринами и чем-то, что выглядело как ржавчина.
– Возьми из костра головешку и встань
Таким, что Пермовка даже не подумала задать ему вопрос “что происходит”или “зачем”. Вместо этого она вытащила из шалаша самую длинную и еще горящую головешку и встала позади Ругаха.
Выглядывая из-за его спины, она вдруг подумала:
– “А она всегда была такой широкой?” – удивилась девочка.
Ругах, старик, который всегда сидел вдали на всех праздниках и гуляниях, небольшой старик, только и занимающийся тем, что вырезал игрушки для детей или стрелы на охоте, неожиданно показался ей огромной горой, которая могла скрыть от любых ненастий и невзгод.
Скалой, за которой можно было укрыться от того, что надвигалась на них из леса.
А затем тишину разорвал крик Тополца. Одного из самых лучших охотников деревни.
– Скорее! Скорее! Он уже близко!
Глава 1178
Через несколько секунд после крика, на поляне, где разбили лагерь, появился и сам Тополц. Один из самых видных парней в деревне. Говорят, что на глядках к нему каждый год подходило не меньше двух дюжин девушек, но ни у одной из них он не принял браслета.
Сам же он никогда не подходил ни к одной и никому не предлагал не то что браслета, а даже танца.
Поговаривали это было потому, что Тополц любил девочку Горшинку, которая два года тому назад ушла с браслетом подмастерья кузнеца в деревню Шмегн.
По законам старейшин, хранящих уклады жизни, нельзя было уходить с браслетом односелянина. Для этого и существовали глядки, чтобы молодые из окрестных деревень могли приглянуться друг другу.
И с тех пор, как Горшинка стала женой другому, Тополц целыми месяцами пропадал в лесах, охотясь один для себя, либо с группой для деревни.
За это время Тополц из худощавого сына пастуха, превратился в высокого, статного молодого мужчину. Сухого, как тростник, статного, как ель и крепкого, как дуб.
Пермовка не раз видела, как Тополц, для забавы детей, гнул им подковы в рогалики.
И вот этот человек, который для всех молодых Клануда служил олицетворением силы и молодой удали, бежал, стремглав, из леса. Окровавленный, в порезах, он тащил на одном плече Павца, а на другом — Суглана, своих друзей. Таких же умелых, опытных охотников.
Пермовка, выглядывая из-за спины Ругаха, прикрыла рот ладошкой. Слезы потекли у неё из глаз, а животе стало неприятно.
Её затошнило.
У Павца, вместо правой руки, дергался жуткого вида огрызок. Как если влажное бревно переломить на две части. Каждая останется с длинной щепой и зазубринами.
Белая кость, будто псом разгрызенная, торчала из плоти.
Суглан же… Пермовка сперва подумала, что с ним все в порядке, но затем, когда Тополц уложил их за костром, поняла, что нет… не все.