Сделано в Швеции-2. Брат за брата
Шрифт:
– Тогда где она? Где, Лео? На ней, наверное, живого места нет.
– Она медсестра и знает, что делать. И куда идти.
– Куда ей идти? А вдруг он и там ее найдет?
– Не найдет. Полицейские забрали папу.
– Я не понял.
– Чего ты не понял?
– Зачем он сюда приехал. И хотел убить.
– За то, что мама разрушила семью.
– Ты это просто повторяешь за папой.
– Нет. Но я папу знаю лучше, чем ты. Он такой. Он так живет.
– Но если она…
Лео ловит взволнованные, мечущиеся руки братишки, поток движений, который следует остановить.
– Феликс, я
– Я…
– Но я знаю, что она жива. Я видел. А теперь, Феликс, надо, чтобы ты мне помог – с Винсентом. Окей?
Лео отпускает обе руки, которые, кажется, все поняли – они больше не обхватывают плечи, не машут.
– Окей.
Братья вместе идут к закрытой двери.
– Винсент?
Младший не отвечает. Лео осторожно поворачивает ручку. Заперто. Он заглядывает в замочную скважину. Ничего не видно – ключ мешает.
– Винсент, открой.
Оба прислушиваются под дверью, слышат, как Винсент сопит в запертой комнате.
– Сумка.
– Я тоже ее видел. В ванной, на полу. Лео, а вдруг он поранился, вдруг…
– Я разберусь.
Лео уже идет. Куда-то. По коридору, на лестничную площадку.
– Ты куда?
– Водосточная труба.
Феликсу не улыбается остаться одному. Он смотрит на запертую дверь Винсентовой комнаты, на деревянную поверхность, в низу которой стерлась краска, и на неподвижную дверную ручку, словно желая поднять ее взглядом. Он понимает, что задумал Лео. Знает, что тот сбежит по ступенькам и бросится во двор, на зады многоквартирного дома. Именно так они залезают на балкон, когда забывают ключи. Но теперь это не поможет, ведь заперта дверь Винсента. Лео полезет по другой трубе – той, что тянется к небу между маминой спальней и комнатой Винсента, возле окна, которое Винсент не любит закрывать. Этот путь гораздо сложнее. Вдоль балкона тянутся железные перила, за которые можно ухватиться, чтобы перебраться на балкон, а у окна Винсента только узкий отлив, опасно скользкий, его краем легко порезать пальцы. Лео придется одной рукой держаться за трубу, второй – за отлив. А потом рывком перебросить себя через подоконник. Это нелегко. И вдобавок… на улице вроде дождик? Тогда труба окажется скользкой, как мокрые бурые листья осенью. Феликс и сам не знает, чего боится больше. Что Лео полезет по трубе и свалится – или что Винсент поранился за запертой дверью.
Феликс пинает дверь и тут же жалеет об этом – вдруг он напугал Винсента.
Надо просто смотреть на дверную ручку. И все. Уставиться и не сводить глаз. Считать секунды. Потом она повернется, в проеме покажется Лео, и он войдет.
Двести сорок восемь секунд.
Потом ручка и правда подается, дверь открывается.
Он никогда не видел ничего подобного.
Нигде.
Винсент лежит на кровати, и Феликс не знает, можно ли его коснуться. Не касается. Вместо этого он ищет взгляда Лео.
– Что… В смысле – Винсент… Зачем он забинтовался?
По полу, среди машинок и солдатиков, раскиданы бумажные упаковки из-под бинтов из маминой медицинской сумки. Винсент вкривь и вкось обмотан белоснежными бинтами. Все тело замотано. От лодыжек до живота, до плеч, до горла, до лица. По-детски, кое-как – между слоями бинта видны трусы, футболка и голая кожа, нарочно оставлено отверстие для рта, сетчатые края увлажнились от дыхания.
– Кровь там… Черт, Лео… она же… мамина? Или как?
– Да.
– Только мамина? Клянешься?
– Только мамина.
Лео опускается на корточки перед постелью Винсента и берется за край бинта, свисающий с запястья.
– Мы здесь, Винсент, с тобой. А папа далеко.
Одна рука – на повисшем конце бинта, другая – на забинтованной щеке Винсента.
– Так что, думаю, можно размотать эту фигню.
Он не успевает размотать даже первый слой. Винсент изо всех силенок вырывает бинт из рук брата, и крик его приглушен, как бывает, когда кричишь в подушку.
Феликс все еще стоит на пороге, не понимая хорошенько, что же он видит. В дверь звонят. Еще раз. По ту сторону глазка ждет женщина, о которой говорил полицейский. Тетка из социальной службы. Он точно, точно знает, что будет. И кидается обратно, к старшему брату.
– Лео, если она увидит этого, мелкую мумию, все полетит к черту.
– Тогда займись им. И говори потише. Я открою, а ты посиди с Винсентом.
Винсент уже успел сесть в кровати, схватить красный фломастер и наставить красных точек на забинтованной левой руке. Феликс слышит, как Лео открывает дверь, как соцтетка входит, как скрежетнула вешалка – тетка сняла пальто, и шепчет Винсенту, который как раз приступил к изображению особо крупной точки посреди живота:
– Ты должен лечь. Слышишь? Притворись, что спишь.
– Я не устал. И вы не спите.
– Эта, в коридоре, Винсент, слышишь ее, а? Она не должна тебя увидеть.
– Кто?
– Неважно. Но если она тебя увидит… со всем вот… увидит тебя такого замотанного, она уведет тебя с собой, понимаешь?
Расправить простыню, отогнуть одеяло.
– Да ложись ты, дурак!
Перевернуть подушку, чтобы скрыть пятна от пота. Может, тогда Винсент ляжет.
– Она уже идет!
Винсент ложится. Он сдался, скрючился, и Феликс почти полностью накрывает его, одеяла хватает, чтобы спрятать забинтованную голову.
– А теперь дыши, как когда спишь. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Медленно.
Он выскакивает из комнаты, встречает в прихожей Лео и соцтетку; здороваются, она улыбается.
– А младший? Где он?
– Спит. Весь залез под одеяло. Так классно.
Они дают соцтетке заглянуть в комнату, и она видит то, что должна увидеть: ребенок крепко спит, будить не надо. Ну и хорошо, говорит тетка, глянув на Феликса, после чего объявляет, что хочет побеседовать с Лео с глазу на глаз.
– Только скажите сначала, как там мама.
– Феликс? Ты Феликс, да?
– Да. Как, блин, она себя чувствует?
– Ей больно, Феликс. Но она в больнице, а там знают, как позаботиться о людях в таком состоянии.
Оставшись с Лео – Феликс сидит на диване и смотрит телевизор, – тетка приступает к объяснению.
– Я навестила вашу маму. В палате. Врачи каждый час проверяют, как она, ей придется задержаться в больнице на пару дней.
Тетка кладет руку ему на плечо; Лео дергает плечом, рука соскальзывает.
– Твоя мама хочет, чтобы вы оставались здесь. Но так нельзя. Верно? Нельзя, чтобы вы жили одни.