Сделай, чтоб тебя искали (сборник)
Шрифт:
Ей не жаль будить, не жаль вынуть меня из этого сна, – там в нашем саду на ветках свисают куски яблочного пирога. Стоило только протянуть руку…
Сон разбивается на мелкие осколки…
– Посмотри, где солнце!
Я не хочу смотреть на солнце. Когда ни встанешь, оно над крышами. Небо здесь пустое, без облаков и самолётов. Откроешь глаза – нет нашего сада, нет пирога с глазурной коркой… Вокруг – чужие койки, из-под одеяла торчат ноги в драных носках.
Больше месяца нас качали поезда в обратную сторону
Ежедневно на город накатывала волна эвакуации, а отлив был капельный. Приезжие селились где придётся, лишь бы крыша была над головой. Нам достался чуланчик на Центральном стадионе. Это было удобно: вблизи маячила баня, из тонкой высокой трубы всегда курился дымок.
Раз в неделю нас водили мыться. Одежду сдавали в прожарку, иначе говоря – в вошебойку, откуда вещи возвращались задубелыми, с устойчивой вонью дуста.
Мама брала меня с собой, к женщинам. Про это неинтересно рассказывать. Запомнил только, как одна фифочка возмутилась:
– Приводят взрослых пацанов – ни стыда ни совести…
Мама ответила, не повернув головы:
– А куда я должна с ним идти? В мужскую баню?
И ещё крепче тёрла мочалкой мою худую спину.
От позора спасало одно: среди шума и пара, с шайками, иногда мелькали тела голых мальчиков.
В прочие дни мы с мамой ходили на пристань.
Вернее, туда спешили все беженцы. Надеялись, что, может, сегодня будет пароход в сторону Куйбышева.
По крутой лестнице двигалось два потока: одни – торопливо – к пристани, другие – медленно – возвращались в город. Слухам не верил никто. Каждый хотел убедиться насчёт отплытия сам.
Бывало, из-за раненых или стариков в движении на лестнице происходила задержка, небольшой разрыв, но это случалось редко. Обычно спуск к Волге был заполнен людьми. Наверно, их набирались тысячи, а изо дня в день – всё больше.
Наконец мы на берегу. У мамы строгое лицо, она железной хваткой держит мою руку и, не слушая крики и ругань, мы пробираемся сквозь толпу.
Совсем рядом пыхтят живые пароходы, перекликаются короткими и долгими гудками. Против течения буксир тянет баржу, там солдаты и настоящие пушки. К причалу прижались катера. Матросы гуськом спешат по трапу. Решено: буду моряком.
На пристани полно народа, но мама протолкалась к дежурному. Несла, как флажок, спасительную телеграмму. Дежурный вытирал платком изнанку своей морской фуражки. Хриплым голосом он опередил мамину просьбу:
– Гражданочка, я вас помню, с телеграммой. Вы в списке. Но сегодня транспорт только военным.
Свободной рукой я придерживаю на голове панамку. А дежурному кажется, что салютую ему. Он улыбается глазами:
– Не мордуй ребёнка. Идите домой.
Мы встали в хвост длинной очереди. Почему, когда идут вверх, еле-еле переставляют ноги? Я бы давно их всех
На лестнице я оглядываюсь назад, шепчу пароходам: «До свидания!». Мама дёргает за рукав:
– Смотри под ноги! Вперёд смотри!
Я смотрю вперёд. Навстречу нам спускается солдат, через плечо – скатка и ружьё. Лицо знакомое, но не могу вспомнить, где его видел.
– Зюня! – кричит мама и отпускает меня.
Они обнялись так плотно, что я не могу втиснуть голову между ними. Но папина рука находит меня. Как хорошо!
Какой-то военный мимоходом хлопнул его по спине:
– Торопись!
Мы отошли на край лестницы.
Папа всегда смуглый, но сейчас – лицо ещё тёмнее, узкое, как пенал. Стриженая голова. Воротник гимнастёрки намного шире шеи. Я держу его за ремень. От одежды пахнет не папой.
Они говорят быстро. Я еле успеваю понять. Он был дома. Ключ отдал соседке. Их рота последней перешла через Буг. Мост взорвали. Лучше добираться не в Куйбышев.
– Астрахань?
– Нет, Киргизия, Таджикистан. Я должен бежать.
– Мы с тобой.
– Нет, не успею.
Он достаёт из котомки тушёнку, полхлеба, кусок мыла, что-то в тряпице. Мама возражает:
– У нас всё есть.
– Будет ещё.
У него колючие щёки. Он подмигнул мне и улыбнулся. Мы не сказали друг другу и двух слов. Я видел, как он обгоняет впереди идущих…
– Адрес! – закричала мама.
Он на миг обернулся, поднял руку. Потом его винтовка затерялась среди других винтовок. С высоты лестницы мы высматриваем, как шевелится толпа, ищем средь одинаковых пилоток ту единственную, что нам нужна.
Гудит пароход – грозно, призывно.
У мамы слезятся глаза. Она держит в руках папин паёк. Какая-то тётка останавливается возле нас.
– Продаёте?
Мама тотчас прячет подарки в сумку.
Буксир подаёт двойной сигнал, выбрасывает из трубы чёрный шар дыма и вот – двинулся разрезать воду. По бокам у него закипала белая пена. Он тащит баржу. Там среди солдат уплывает наш папа.
Всё хорошо, радоваться надо.
– Я рада, – говорит мама.
Мы сверху смотрим вслед пароходу, пока он не становится крошечной коробочкой и скрывается в том месте, где небо касается реки. Военкомат
– Мне к военкому.
– По какому делу?
– По личному.
– Он занят. Нет, здесь ждать нельзя. На улице.
– Я выйду, а ребёнок останется.
– Зачем ребёнок? Нельзя.
– У вас дел по горло. Вы забудете позвать, когда военком освободится, а ребёнок позовёт.
– Ладно, ждите. Я спрошу.
– Заходите. Только недолго.
– Я вас слушаю.
– Товарищ военком, час назад я встретила мужа. Только вы можете помочь. Вот его телеграмма из Кишинёва.