Сделаю тебя своей
Шрифт:
И все-таки смотрю, как Тимур в брюках и рубашке с закатанными руками вылезает из машины. Солнечные очки надевает на голову, сует телефон в карман и закуривает. Он даже на стройке смотрится шикарно, серьезно, хоть сейчас все это бери и вставляй в ролик какой-нибудь мужской туалетной воды. Надо только ему еще моделей с ногами подлиннее, для полноты образа. Ну, с этим у Тимура проблем не будет.
Тимур окидывает меня взглядом, за которым снова ничего не понятно, подходит.
— Привет, — выдыхает в сторону дым. — Извини, был очень занят эти дни. О чем хотела
Смотрю по сторонам и отвечаю:
— Здесь не место.
— Пройдемся?
Пожимаю плечами, но все-таки мы выходим за пределы объекта, переходим мост и идем по тротуару вдоль Черной речки.
— Рома мне все рассказал, — начинаю я. Тимур только усмехается.
— Прибежал жаловаться мамочке, конечно.
— Зачем ты это делаешь, Тимур? Все и так сложно. Я попросила у тебя две недели…
— Для сына, — перебивает он, затягивает и резко выдыхает дым. — Ты попросила для сына. Я его не трогаю. А с Ромой могу договариваться о чем угодно.
— Договариваться? — я останавливаюсь, глядя на него. — По-твоему, договариваться — это ставить человека в условия, которые он не может не принять?
— Он может не принять, — смотрит на меня Тимур. — Может отказаться, потерять нахрен свою компанию, зато остаться своему ребенку отцом, разве нет?
— Ты все равно заберешь Гошу.
— Твоему Роме в глазах сына это только прибавило бы очков, — Тимур кидает окурок в урну. — Но он умный мальчик, потому принял верное решение.
— Он согласился? — выпаливаю я, Тимур вздергивает бровь.
— А что, Рома не сказал тебе? Ну извини, тогда ты узнала радостную новость от меня. Наверное, ждет твоего возвращения.
Тимур смотрит тяжелым взглядом, а я в ответ только мелко качаю головой.
— Ты скотина, — говорю ему спокойно.
— Это не я начал, — отрезает он. — Ты решила не сообщать мне о сыне. Тебе и расхлебывать, Милана. Но мой сын будет со мной.
Я сужаю глаза, сжимая губы. Внутри сейчас клокочет злость: на него, на весь мир вокруг.
— Это мы еще посмотрим, — отвечаю Тимуру и, развернувшись, быстрым шагом иду обратно к переходу. Только оказавшись в парадной, перевожу дух, чувствуя, как стучит в висках. Конечно, он не пошел за мной, и слава богу. Сейчас мы точно не сможем вести диалог.
Последний день я дорабатываю уже на бегу. Хочется избавиться от всех дел и улететь скорее. Хотя, наверное, такое состояние всегда возникает перед отпуском, хотя мой отъезда на два дня домой — так себе отпуск. И все-таки…
Ни Тимур, ни Рома не дают о себе знать, и я сама не выхожу на связь. Мы все словно приняли позицию ожидания.
В аэропорту меня встречает папа, обнимает, целует, всю дорогу рассказывает о рыбалке, работе — так что я прихожу к выводу, что мама не делилась с ним тем, о чем узнала. Что ж, это к лучшему.
— Как у мамы настроение? — спрашиваю, когда уже подъезжаем к дому.
— Нормально. Банки закрывает, Милусь, ей не до настроений, целыми днями на кухне что-то варит, крутит. Ругается, как обычно, что все под руку лезут.
Улыбаюсь, качая головой. В этом тоже вся мама.
Гоша бросается мне навстречу, обнимает, еще немного, он вытянется и станет выше меня. Даже не верится, как летит время. За эту неделю краска с волос смылась и стала почти незаметна, оказалось, это всего лишь оттеночный шампунь, который тем не менее стоил свекрови нескольких тысяч нервных клеток. Да и не только ей.
Мама выходит из кухни с полотенцем на плече, подходит, целует в щеку и обнимает. Мы встречаемся взглядами, она только слегка качает головой и уходит обратно. Отошла, значит. Теперь можно и поговорить.
Но до разговора мы добираемся только на следующий день, когда Гоша убегает гулять.
Сижу с чашкой чая, пока мама режет салат. Вожу по ободку, а потом говорю:
— Мам, мы с Ромой разводимся.
Она замирает, несколько секунд остается неподвижной, а потом продолжает резать салат. Но почти сразу откидывает в сторону нож и поворачивается ко мне.
— Уверена?
Я киваю, она кивает в ответ.
— Из-за этого?.. — кажется, ей претит просто произнести имя. Теперь я качаю головой.
— Нам надо было давно развестись, мам, — отвечаю ей. — Я не рассказывала, но у нас уже долгое время все не очень хорошо. Точнее, вообще никак. По сути, мы живем в одной квартире как чужие люди.
Мама потирает лицо руками.
— А Гоша как же? — задает вопрос.
— Я хотела с ним поговорить, но полночи думала и поняла, что не сейчас. Везти его с собой в Москву на данный момент не разумно. А оставлять здесь одного с такой информацией… Я тоже не могу. У него и так сложный возраст.
Мама кивает, поджимая губы.
— А что Рома говорит?
Выдыхаю. Что Рома говорит… Ничего он не говорит.
— Он согласился. Я вернусь домой, мы с ним все обсудим, как лучше устроить… Поживу пока в комнате Гоши. Там видно будет.
Мама тяжело опускается на табурет рядом со мной. Некоторое время рассматривает, а потом обнимает, целуя в затылок.
— Ну ничего, Милаш, всякое бывает в жизни, — бормочет она мне в волосы, а я вдруг осознаю, что у меня на глаза наворачиваются слезы. — Если решила, пусть будет так… Ты меня извини, я тогда сгоряча наговорила. Конечно, мы тебя поддержим. Можете у нас с Гошей пожить какое-то время. Или совсем. Ты же знаешь, мы тебя примем и поможем, чем сможем.
Я начинаю плакать. Судорожно так, цепляясь за маму, она гладит меня по голове. Мне наконец-то становится легче, все эти дни я носила эмоции в себе, давила, стараясь быть спокойной, но сейчас я плачу — и мне хорошо.
— Что у вас случилось, Мил? — спрашивает мама, когда я успокаиваюсь и, умывшись, возвращаюсь в кухню. — Кто такой этот Тимур?
— Я не хочу об этом говорить… — качаю головой. — Так вышло… Рома сам подтолкнул меня к нему. Конечно, это не оправдание, но… Потом он просил прощения и сказал, что все равно хочет быть со мной.