Сдохни или умри
Шрифт:
— Там то, к чему я вас всю жизнь готовил, — вздохнул отец, ткнув пальцем в свечение. На слова сестры он не обратил внимания, а ведь в нашей семье с матом строго. Про чёрную дрянь, блин, тоже ни слова не сказал. — Но я и надеялся, что нас не найдут в другой реальности, и это не пригодится.
Так… Что он сейчас сказал? В другой реальности?
Свечение вдруг стало ярче.
— Икар! — рявкнул отец.
— Да! — я аж на месте подпрыгнул. На тренировках мы всегда пользовались позывными, и сразу отзываться на них
— Когда получишь крылья, не спускайся к солёным брызгам и не поднимайся к солнцу.
Я даже не сразу осознал, что он сейчас сказал. Крылья? Брызги и солнце? Он мне про греческие мифы затирает? Сейчас!?
— Пандора!
— Да! — Лену колотило. На отца она уставилась с надеждой, будто ждала, что хотя бы ей он скажет что-то осмысленное.
— Открой этот долбаный ящик, Панди, — сказал отец. — И пусть они все обосрутся.
Он улыбнулся, но вышло похоже скорее на оскал. А в глазах смешалось столько всего: тоска, злость, вина, любовь…
Какого?..
— Прорывайтесь в людное место — может, пронесёт, — продолжил отец. — На месте не стойте, защищайте друг друга. Если поймают… Постарайтесь найтись как можно скорее. Вместе — вы сила. Может, и с мамой свидитесь.
Меня будто ударило с размаху, а внутри что-то дрогнуло. «С мамой».
Мама умерла.
— Стой! — заорал я. — Это же…
Я не договорил. Всё… Всё случилось одновременно.
Отец вдруг зарычал и согнулся, на спине под футболкой у него вспух огромный горб. Удар сердца — и ткань разорвали, расправившись на половину кухни, крылья. Пернатые, как у ангела, только не белые, а чёрные.
Из сияния вывалился здоровенный клубок глянцевых телесно-серых червей, волной рванул по полу. Вонь палёного пластика стала невыносимой.
— Бегите, — выдохнул отец, и ударил крыльями. Нас с Леной подхватило мощным потоком ветра — мягко, словно подушками — и бросило в окно. Раму с грохотом вырвало из стены, миллионом осколков взорвались стёкла, но нам вреда не причинили.
Лена взвизгнула и с перепугу пальнула куда-то — спасибо, что не в меня. Я от неожиданности до хруста прикусил язык. Мимо замелькали этажи — один, второй, третий… Мы жили на девятом.
— Макс! — закричала сестра. Я не ответил. Язык было так больно, что слёзы выступили, и испугаться я толком не успел. А потом падение резко остановилось, и нас аккуратно отпустило на асфальт. Ветер развеялся, разметав напоследок окурки и шелуху семечек перед подъездом.
Лена опять выматерилась.
— Пандь, — буркнул я, и поморщился из-за больного языка. — Рот тебе с хозяйственным мылом помою.
— Угораешь? Да тут… — что именно «тут», она не сказала — видимо, слова не нашлись. В этом я Лену понимал полностью. Молча ткнул пальцем в сторону скамейки у подъезда.
Там сидели две бабки, вечно ворчащих по любому поводу. Только вот, сейчас они не офигевали
— Ты тоже это видишь? — уточнил я. Шагнул к правой бабуле, ткнул её пальцем в морщинистую щёку. Она не отреагировала, даже зрачки не шелохнулись.
Надо ли говорить, что серо-красный фильтр наложился на обеих бабуль?
Я оглянулся: людей на улице было полно. Пенсионеры, парочки, компашки наших ровесников, дети, мамочки с колясками — все они замерли без движения под серо-красным фильтром.
Чёрт его знает, что будет, когда мир отомрёт. Он ведь отомрёт? Не просто так же отец нас в людное место отправил?
Вот мы переполох создадим, если окажемся где-нибудь в торговом центре, когда трещащая по швам реальность вернётся в норму: одетые в милитари-стиле, с карабинами, рюкзаками и разгрузками с запасными магазинами. Полиция загребёт — сто процентов.
И доказывай потом, что мы не фанаты «Доки 2».
Только, я никуда бежать и не собираюсь.
— Это-сон-это-сон-это-сон, — завела Лена аутичным речитативом. И вскрикнула, когда я её ущипнул. — Больно!
Я не ответил, посмотрел вверх, найдя окна нашей квартиры. Кажется, там что-то сверкало, будто кто-то щёлкал туда-сюда выключателями.
— Папа… — произнёс я одними губами.
Какого вообще хрена происходит? О чём он молчал? Зачем вообще молчал?! И кто он?!
Да, обычный мир — привычный и логичный, понятный и рациональный — за секунду рухнул, и в голове осталась такая каша, что разбираться даже не хотелось. Ясно было только одно — и это я сказал вслух:
— Надо вернуться. Помочь отцу.
— Я… Я не знаю, — отозвалась Лена. — Он сказал бежа… Ой!
— Ты чего? — я оглянулся на сестру.
— Небо, — выдавила она. — Глаз.
Я задрал голову и проследил за её взглядом. То, что небо практически чёрное, заметил, ещё когда в наши окна пялился, но особо не обратил внимания. Все цвета изменились, и это я уже воспринимал, как должное. Мой отец швырялся чёрной паутиной и отрастил крылья — вот что сильнее всего почву из под ног выбивает.
А потом я заметил… солнце?
Ладно, ясно же, что нифига это не солнце. Нужно просто разрешить себе поверить собственным глазам. А поверить, сцуко, нифига не просто, когда они видят то, что противоречит… Противоречит вообще всему.
В небе вспух огромный пульсирующий глаз. Голубой — полностью, без разделения на белок и радужку, но с вертикальной чертой зрачка. Он будто высматривал что-то, двигался дёргано и неестественно. Вдруг — замер.
Уставился прямо на нас с сестрой.
— Макс! — взвизгнула Лена.