Себе навстречу
Шрифт:
А гроза все висит и не разражается. Предгрозовой тяжестью и тревогой полон влажный воздух. Ветер, очевидно, утих давно (а Мил этого и не заметил). Но ни одна звездочка не проглядывала сквозь небесную черноту.
Сон был крепок и, показалось, мгновенен. Но когда открыл глаза — был уже день. Только мрачный, хмурый, тяжкий. Все то же, ничто не изменилось,
Однако не надо иллюзий; если будет очень мощный ливень (а каким он может быть иным, коль так долго копится, нарастает), то вся работа может оказаться бесполезной: все размоет, разнесет, затопит. Вот если бы крепление, как некогда в шахтах.
Но Мил сознавал, что с его ничтожными техническими средствами это немыслимо. И все же продолжал трудиться.
Радовал сам процесс работы и еще то, что он до чего-то додумался: горизонтальная нора — все же какая-то защита, лучше, чем никакая, хотя бы на первых порах.
Радость труда, но рядом тоска. И она все усиливается.
И вдруг туча стала стремительно таять, исчезать. Сверкнула синева…
Ему показалось, кто-то стоит рядом. Какое-то животное?
Быстро обернулся. Два человека, улыбаясь, смотрели на него.
Но не успел удивиться, потерял сознание.
Теперь Мил живет нормальной жизнью, работает.
Решение произвести над ним мучительный эксперимент было принято в глубокой тайне, и впоследствии не были опубликованы происходившие при этом споры, чтобы излишне не травмировать Мила.
А споры были острые. Не все соглашались сразу с допустимостью подвергнуть человека таким переживаниям. «Ну, а что же делать? — возражали инициаторы эксперимента, — оставить человека в таком состоянии?» Никто, конечно, не сомневался, что болезнь Мила — самая страшная, какая могла постигнуть
Заранее было ясно, что, перенесенный в такие неожиданные условия, Мил должен будет выходить из мучительных затруднений и, вполне возможно, — с опасностью для жизни. Но возвратить человека к первобытной дикости, заставить убивать!
Да и не было все же полной уверенности, что он решится на это. А если не решится, то сможет ли выжить?
«Мы идем и на этот риск, — говорили инициаторы эксперимента. — Лучше гибель, чем жить с такой страшной болезнью».
Об эксперименте предупредили только близких Мила. Они не возражали.
И все-таки связь с Милом была. Только односторонняя и такая, о которой он не догадывался. Датчики в его костюме сообщали о многом: о его физическом состоянии, настроении.
Все, что он делал, что с ним происходило, было видно и тут же фиксировалось на пленке.
Кое в чем ему смягчили обстановку: поместили в таком месте заповедника, где была холодная и горячая вода. Подделали становище якобы древних насельников. Подделка была до крайности грубой, были смешаны орудия различных археологических эпох. При нормальных условиях это сразу бросилось бы в глаза. Но рассчитали правильно: ошеломленный, резко и грубо выхваченный из привычной обстановки, Мил не подумает об этом, а просто обрадуется спасительной находке.
На конечном этапе заранее намеченного пути Мила поставили странного робота с вмонтированными датчиками, чтобы можно было проследить точнее за его самочувствием перед завершением томительного приключения.
Для последнего испытания организовали длительно неразражающуюся грозу над площадью в один квадратный километр.
За все время эксперимента за Милом внимательно следили.
Какой болью в душе наблюдателей отдался его болезненный крик, когда он расшибся! И какую выдержку им пришлось проявить, чтобы довести эксперимент до конца!