Седая легенда
Шрифт:
Заранее сознавая бесполезность затеи, решили склонить к сопротивлению врагу мужиков из замковых деревень Кизгайлы.
Затем Кизгайла прочитал приказ Зборовским мещанам, на которых тоже могли напасть. Им надлежало: «Стрельное дело всякое, то есть пищали, самопалы, ручницы, луки с налучниками, и колчаны со стрелами, и иную оборону, то есть метательное оружие и что иного к той защите надлежит, в домах своих имети; а кто не может больше, тогда хоть одну ручницу и рогатину пускай имеет, а без обороны таковой в дому пускай не мешкает».
— Не получится и это, — усмехнулся Крот.
— Это почему? — взвился Кизгайла.
Крот вытер лоснящиеся губы.
— Они нас о податях просили?
— Ну, просили.
— А ты снял?
— Не снял.
— Потому и не получится. Скажут: как едят да пьют, так нас не зовут, а как с… и д…, нас ищут.
— Не ругайся, Иван, — поморщился хозяин, — баба за столом.
— Ежели она баба, — нагло ответил тот, — то нечего ей за нашим столом сидеть. А ежели села, то пускай слушает. Воинам без ругани нельзя. Притерпится.
И тут пани Любка меня удивила. Глянула на Крота темно-голубыми глазами и произнесла твердо:
— Если пан хочет ругаться, то пускай оставит замок и за его стенами ругается с тем, кто сюда идет.
Крот налился кровью.
— А не желает ли пани, чтоб дворяне и ее с мужем отправили за крепостные стены встречать того человека?
— Хорошо, — усмехнулась она, — угроза за угрозу.
И вдруг поднялась:
— Пан Цхаккен, кликните своих людей. Я приказываю вам вышвырнуть этот сброд за ворота. Пусть защищаются в чистом поле.
— Любка, — вступился муж, — это ведь каждый третий защитник.
Испуганный громкими голосами горностай юркнул под покрывало, а в следующий миг уже высовывал свою треугольную мордочку из рукава хозяйки.
— Нам не нужен такой третий, — сказала она, — измена перешагивает через самые высокие башни. Пан Цхаккен…
Я поднялся и звякнул шпорами. Горностай зашипел на меня из рукава, как василиск.
Но Крот уже сник. Он вдруг усмехнулся хозяйке:
— Ладно, пани. Простите меня. Хороши мы будем, начав драку между собой, когда речь идет о спасении шкуры. Порознь будет плохо и вам, и нам.
Облако рассеялось. Ужин продолжался. Решили по пытаться завтра послать Доминика лазутчиком, чтобы узнать, где враг.
Все остальное было подготовлено к обороне. Мы только не знали численности врага. Как выяснилось, мятеж вспыхнул в окрестностях Зверина. Оттуда не ушел ни один дворянин. Было это три недели назад, а первый слух о бунте дошел с неделю, когда восставшие взяли Рогачек. И тогда уже во главе их был этот Роман.
Скверно, очень скверно. Я никогда не верил людям, которые слишком долго терпят. Когда их ненависть вспыхнет, она горит, пока не испепелит врага или их самих.
И только теперь я узнал наконец, в чем дело, и про себя удивился неблагоразумию Кизгайлы.
А рассказал мне все попик с неудобопроизносимым именем.
Оказывается, полтора года назад Роман предложил пану Алехне пятьдесят битых талеров за то, чтоб он отпустил на волю свою холопку Ирину.
Они сидели и пили вместе, и Алехно спросил у Романа, зачем ему это. Тот ответил, что, когда Ирина будет свободной, он попытается завладеть ее сердцем и жениться на ней.
— Сердце, как я полагаю, тебе без надобности, ласковый пан, — легкомысленно ответил неженатый тогда пан Алехно.
— Однако же ты принес свое к ногам панны Любки.
— Это совсем иное дело. Она знатного рода. А нобилю стыдно брать себе в жены холопку.
— Женился ведь на дочери смерда муромский Петр, — сказал Ракутович.
— Рабы татар могут делать что им хочется.
— Не упрекай их, сосед. Похоже на то, что теперь пришла наша очередь попасть в рабство. Варшава задушит нас, мы потеряли память. И неизвестно, чье рабство будет более долгим.
— И все же это позор для нобиля — мешать свою кровь с холопской.
— Да уж позволь мне самому судить об этом.
— Слушай, Роман, — усмехнулся Алехно, — можно оставить сытыми волков и целыми овец. Бери ее на сколько тебе нужно. Ты знаешь, я твой приятель и сосед и никогда не потребую ее обратно. Мне очень не хочется, чтоб ты на ней женился.
— Нет, — сказал Роман.
— Серьезно, возьми ее, если уж так захотел. Сделаешь ей ребенка и успокоишься.
— А если она меня ненавидит?
— А кто спрашивает об этом у быдла?
— Неладно говоришь, сосед, — сказал Роман, — девушек этого «быдла» так же нехорошо портить, как и всяких других. Это быдло откинуло и сбило татарскую конницу, сидя на конях, взятых от сохи… Да и Ирина — достойная уважения девушка.
— Ну и возьми ее себе, — засмеялся Кизгайла.
— Брать силой, брать в цепях — это надо не уважать себя.
— Да кто же тебе велит силой? Ты улести ее подарками.
— И все равно она подневольная. Я так не хочу. Скверно это. Надо, чтобы по любви, иначе какая же тут радость?
— Гм… Так ведь ты ее в другую неволю тянешь. Ежели дознаются в округе, что ты ее выкупил, она снова будет чувствовать себя связанной. И собака хвостом виляет, когда кинешь ей кусок.
— Вот и хочу тебя просить, чтобы ты отпустил и молчал. Будто бы сам отпустил.
Кизгайла немного подумал.
— Нет, не отпущу, — сказал он. — Хочешь — бери, не хочешь — не бери. Нобилю нельзя жениться на холопке.
Он заупрямился, и Роман уехал обиженный. Еще раз он попытался завести разговор об этом и снова просил Кизгайлу, но тот стоял на своем.
После этого Роман перестал бывать у Кизгайлы. Тот переполошился, да и соседи стали косо поглядывать на него. Кизгайле совсем не хотелось враждовать с Ракутовичами, и он решил отпустить Ирину на свободу. Но вот-вот должна была загреметь на все воеводство свадьба Кизгайлы с панной Любкой, неожиданно согласившейся выйти за него замуж. И он, как почтительный жених, спросил у невесты совета, нужно ли давать Ирине вольную.