Седая весна
Шрифт:
— Вот и вы кстати! — поздоровался следователь с Петровичем и прочел жалобу Жорки, заключение судмедэксперта о побоях.
— Ты на нас глянь. На бабу! Они с нее дите выбили. Чего ж она загодя народилась? Не своей волей! А ну, покажь, Фаина, свои синяки! Чего ж совестишься? Тебя губят! Иль не дошло? Ведь помереть могла…
Фаина, краснея, показала плечи, спину — в сплошных синяках, кровоподтеках.
— А почему никуда не обратились? — удивился следователь.
— Зачем? Да и некогда! Дочка появилась. Разве до того? — набросила халат,
— Санька! Поставь койку малышке! Не теряй время зря. А я покуда со следователем поговорю, — приказал Петрович внуку и вместе с ним отправил Фаину,
Санька давно собрал кроватку, но никак не хотел уходить. Он все искал повод, чтоб задержаться хоть ненадолго, и никак не мог на-говориться, насмотреться на Фаину и все жалел, что раньше не заметил, не увидел ее. Женщина чувствовала себя неловко. Отворачивалась. Понятливо покряхтывал Петрович, тихо улыбалась Ульяна. А когда мужчины ушли, усадила Фаину рядом:
— Всурьез хочу поговорить с тобой, бабонька! Об судьбе и жизни твоей. Что выберешь, на что решишься, то твоим станет навек…
Фаина слушала, вздрагивая всем телом.
«А что, как скажет бабка, забирай дитя и убирайся вон! Куда подамся?» — сжималась в комок.
— Не дрожи, не Прогоню! О другом речь! Нынче видела я, как Сашка вокруг тебя вился. Глянулась ты ему. А и малец сурьезный. Ничего худого про него не скажу. Не пьяница и не кобель. Трудяга! В семье своей помощник и заботчик. Боголюбивый человек. С соседями уважительный. К старым и малым теплую душу имеет. Но я тебе другое предложу. Старой становлюсь. Родни нет никого. И все, что знаю и умею, чему училась всю жизнь, загинет без проку, коль никому не передам. Обидно это. Ить людям мое дело — шибко нужное. Без него много помрет народу. Врачи того не знают. А и я не всякому свое подарю. На то душу надо иметь особую, на горе и боль отзывчивую. Вот и хотела тебя своей наследницей оставить, всему научить. Передать все — покуда жива. На то нам с тобой не один год стребуется. Коль постигнешь, не будет в свете человека счастливей тебя. И пред Господом в чести останешься, коль все блюсти станешь.
— Ой, бабуленька, а смогу ли я? Ведь на то особый дар нужен! А я — невезучая, дурная! Всего боюсь! Мне б дочку на ноги поставить, больше ничего не хотела б! — призналась Фаина.
— Дочь никуда не денется. С тобой жить станет. А тебе определиться надо. Приглядись, покуда дите малое. Может, справишься? А нет, выйдешь замуж за Сашку и живи в семье Петровича! Хорошие люди, добрая семья!
— Нет, бабуль! Не пойду ни за кого! Не везет мне с семьей. Видно, не суждено. Доля моя иная. Не хочу горя ни себе, ни другим. Да и дочке отчим ни к чему. Свои отреклись, чужому подавно не нужна.
— Дело твое. Только погоди, остынешь от Жорки, иное заговоришь, природа свое стребует. Не всякой дано задавить ее, — вздохнула Уля.
— Нет, бабуля! Мне мужики не нужны. Одни беды от них. Зачем еще раз душу жечь? Хватило с меня. Если не побрезгуете, помогать во всем стану. В доме и в огороде. Это умею. А подрастет дочка, определю в детсад, сама работать пойду.
— Глупая! Какой детсад? Ты ж глянь на дите! Ее выхаживать надо. До трех годов от людей беречь, купать в травах, кормить особо. Слабая она. Кожа аж просвечивается. В детсаде сгубят живо. Ты от ей не скоро отлучиться сможешь. И про работу рано вспомнила. Коль вырастишь дочь до трех лет, быть тебе знахаркой. Ну, а нет, несчастной останешься…
Фаина с того дня растила Танюшку так, как советовала Уля. Окрестив дочку, принесла ее домой к Ульяне и каждый вечер купала малышку в отваре душистых трав, кормила, как велела бабка, и во всем помогала старухе. Мыла, чистила, убирала в доме, во дворе и огороде. Лишь поначалу оглядывалась на дом Жорки. А потом недосуг стало. То стирка, то прополка,
К Ульяне постоянно приходили и приезжали люди. Бабка учила, как их встречать, принимать и лечить. Фаина поневоле втягивалась в эту жизнь, учила заговоры, присматривалась к лечению, перенимала выдержку и терпение. Вместе с бабкой собирала лечебные травы, цветы, коренья и ягоды. Развешивала их в сарае и на чердаке, на лежанке. Ульяна внимательно следила за нею. Поправляла, подсказывала. Иногда журила беззлобно. Она видела, как незаметно для самой себя менялась Фаина.
Кому, как не Ульяне, были видны переживания Сашки — внука Петровича. Тот приходил к ним почти каждый вечер. Фаина поначалу гнала его. Наотрез отказывалась говорить с ним. Потом перестала обращать на него внимание. А после — привыкла и реагировала не как на вздыхателя, а на своего друга, с каким можно поделиться, запросто попросить помочь:
— Сань! Повесь зверобой в сарае. Я не достану! Саш! Выручи! Принеси воды! — а через час предложила: — Ну, чего сидишь на завалинке сложа руки? Помоги дрова порубить и сложить в поленницу.
Сашка подскакивал мигом. За эту помощь Фаина помогала семье Петровича убрать картошку с огорода, побелить дом, привести в порядок двор. И ни у кого из соседей не возникло ни одной дурной мысли, кроме как у Жорки и его отца. Они тоже следили за Фаиной из окон дома, но писать на нее кляузы боялись. Слишком серьезно поговорил с ними следователь милиции. Взяв показания у соседей, осмотрев избитую Жоркой Фаину, предупредил, что если хоть один из них напишет кляузу на Фаину, он даст ход заявлениям соседей, возбудит уголовное дело по факту истязания женщины и тогда не только Жорке, а и старику не миновать тюремных нар лет на пять. А дом и участок целиком и полностью отойдут в собственность Фаины. Выслушав все это, дед зубами скрипел. Ну, как это его лишили единственной радости, смысла жизни? Он видел бывшую невестку каждый день. Она не просто ходила, она бегала бегом. Ухаживала за домом и огородом, стирала, но не для него. Она выпрямилась и научилась смеяться так звонко, что он невольно оглядывался. Она помолодела и похорошела. Роды не испортили, наоборот, улучшили ее. Она, вопреки его представленью, даже во дворе и огороде появлялась в шортах.
— Тьфу, сука бесстыжая! Голоногая на люди вылезла, срамница! Какою вырастит дочь? — качал головой, силился отвернуться и не мог. — Ох и ноги! А сиськи какие! А задница! — пускал слюни, втихаря наблюдая за бабой. Та не оглядывалась, не видела и никогда не здоровалась с ним.
Жорка наблюдал за бывшей женой из окна. Та сама подала на развод. И ребенка зарегистрировала на свою, фамилию. Ни разу не потребовала алиментов, не попросила помощи. Не давала Танюшке подходить к забору, примыкающему к участку кляузников. И никто, ни старик, ни Жорка, не могли разглядеть лицо ребенка — на кого она похожа?
«Ничего! Вырастет, потянет ее к нам! Все ж своя кровь — родная!» — думал Жорка.
Но все чаще видели девчушку на руках у Сашки. Он гулял с нею вокруг дома, по огороду, учил ходить.
— Во! А говорят, мы соседям не помогаем! Сам не мог ребенка сделать, так я помог. Теперь вот в отцы тренируется! Чтоб делал без меня! — рассмеялся Жорка однажды.
— Он и свово слепит. То недолго! Да только не подпускает она его покуда. Выверяет, приглядывается. А может, ждет, покуда Улька сдохнет, чтоб самой в избе остаться хозяйкой. Вот тогда тут не только Санька объявится, — перхал дед.