Седина в бороду
Шрифт:
Сэр Мармадьюк, прислушиваясь к этому печальному звуку, вглядывался в полуразвалившиеся стены домов, крыши которых вот-вот готовы были рухнуть. Эти стены скрывали нищету и позор, за ними добро чахло, а зло процветало. Волна жалости и сочувствия затопила нашего героя. И одновременно с тем он вдруг почувствовал страстное желание как можно скорее оказаться подальше от этих мрачных стен, от этого продымленного воздуха лондонских трущоб, ему захотелось вернуться туда, где где он совсем недавно был так счастлив, где тенистые тропинки петляют под сводами шепчущих рощ, где бескрайние поля радуют взор путника, где напоенный ароматом цветов и трав ветер ласкает
Всю прошедшую неделю сэр Мармадьюк рыскал по Джайлз-Рентс, вновь и вновь шагая по зловещим улицам и переулкам. Но все впустую. И тем не менее наш герой чувствовал, что девушка где-то совсем рядом; решимость его не ослабевала, подогреваемая надеждой. Не сегодня, так завтра, но он найдет ее. Обязательно найдет.
За неделю сэр Мармадьюк многое увидел и многое узнал. Он встречал людей, рожденных в роскоши и богатстве, но сейчас влачащих самое жалкое существование, перешедших грань отчаяния и погруженных в тупую трясину апатии. Он видел грех и позор, взращенные Нуждой, он видел Голод и Невежество. И всякий раз он поражался тому, что в этой сточной канаве попадаются ярчайшие цветы Щедрости, Доброты и Невинности, столь нехарактерные для этих мрачных улиц.
В этот субботний вечер людской муравейник гудел особенно громко и зловеще. По мостовой слонялись пьяные, распевавшие хриплыми голосами песни; то и дело из какого-нибудь окна раздавался леденящий душу женский или детский крик, полный страха и боли, но он тут же тонул во взрывах дикого смеха и грубых выкриков.
И где-то здесь, среди смрада и ужаса этих улиц, среди безымянного зла находилась Ева-Энн! Каждый раз ему казалось, что это кричит именно она, что это голос Евы-Энн взывает о помощи. От таких мыслей кровь застывала в жилах и сердце падало подбитой птицей. И он молился за нее, молился, быть может, впервые в жизни столь искренне и страстно. И вдруг, перекрывая ненавистный гул, перекрывая хриплые вопли и фальшивое пение, над грязными мостовыми, над разрушенными крышами взлетел, словно ангел, чистый и ясный голос скрипки.
Сэр Мармадьюк замер и, затаив дыхание, прислушался. Казалось, весь мир вокруг замолчал, зачарованный волшебными звуками. Джентльмен усилием воли скинул с себя оцепенение и вихрем слетел вниз. В открытых дверях застыла миссис Посингби. Руки ее были восторженно сложены, а взгляд витал в поднебесье.
– Послушайте, мистер Гоббс! – прошептала она. – Послушайте! Это маленький скрипач, он играет для детей и больных, для старых и молодых, он играет для всех. Он слывет сумасшедшим, но его музыка…
Пробормотав извинения и не слишком почтительно отодвинув несравненную Юдоксию, сэр Мармадьюк выскочил на улицу. Там он начал протискиваться в центр плотной толпы, окружавшей музыканта. Здесь были и матери семейств с детьми, и их непутевые мужья, здесь собрались нищие и просто бедняки, оборванцы и те, кто всеми силами пытался удержаться на краю пропасти, именуемой Нищетой. Здесь собрались все. Ищущий взгляд нашего героя жадно шарил по лицам этих людей, заколдованных волшебной мелодией. Скрипач своей игрой сотворил истинное чудо – измученные, ожесточенные нуждой и лишениями, озлобленные лица преобразились – сквозь пелену страданий проглянули молодость и веселье.
Не прекращая игры, скрипач двинулся по улице. Босые, оборванные дети засеменили рядом, пьяные
Если Ева-Энн услышит эту музыку, она обязательно захочет повидать скрипача, ведь он ее старый друг!
Сэр Мармадьюк энергично продирался сквозь толпу, стараясь не отстать от музыканта. Его глаза внимательно осматривали окна, из которых выглядывали бледные нездоровые лица, двери, в которых тенились изможденные фигуры, и вот взгляд джентльмена остановился. Она стояла в центре колышащейся толпы, но он видел только ее, ее одну. Посреди людской грязи, посреди лохмотьев и измученных лиц она выглядела лучезарно прекрасной. О, он даже уже забыл, как она прекрасна! До боли знакомое лицо; глаза, полные света; грациозная фигура… Чьи-то плечи толкали его, чьи-то острые локти впивались в бока, чьи-то башмаки нещадно отдавливали ноги, но он не чувствовал ничего. Еще несколько томительных мгновений, и вот сэр Мармадьюк оказался рядом с девушкой.
– Дитя мое! – только и смог вымолвить он.
– Джон! – воскликнула Ева-Энн, и вскрик этот был похож на всхлип. Она схватила его за руку, и пальцы их сплелись. – Джон! Ты цел и невредим! Слава Богу, я так молилась за тебя!
Скрипач свернул в узкий проулок, и толпа, с готовностью следуя за ним, пихала и толкала джентльмена и девушку столь энергично, что он инстинктивно обхватил ее тело и прижал к себе, стараясь защитить от ударов. И в этот момент в голове его прозвучала фраза леди Вейн-Темперли: «Это сама невинность, нежная и добросердечная.»
– Вот я и нашел тебя, дитя мое!
– Слава Богу! – тихо прошептала девушка, теснее прижимаясь к нему.
– Руперт, – он еще крепче сжал ее в объятиях, – Руперт будет так рад!
– Ах, да, – вздохнула она, – бедный Руперт.
– Бог ты мой, почему же он бедный? – не смог сдержать раздражения сэр Мармадьюк. – Разве он не молод и не красив, разве мир и счастье не лежат у его ног?
– Да, он молод и красив, – снова вздохнула Ева-Энн, – но я сейчас думаю о том, что лицо твое так бледно, а глаза так усталы, Джон!
– Ты ведь убежала, дитя мое, расстроила все мои планы, заставила меня сходить с ума от беспокойства.
– Но все же ты нашел меня, Джон!
– Спасибо твоему скрипачу Джеки, благослови Господь его седую голову!
– Джеки! – вскричала Ева-Энн. – Я же хотела поговорить с ним!
– Да, конечно, – согласился сэр Мармадьюк.
Они наконец оторвали друг от друга взгляды, и с изумлением обнаружили, что остались одни.
– Боюсь, мы опоздали, – сказал джентльмен.
Осознав, что крепко сжимает девичье тело, сэр Мармадьюк резко разжал руки. Ева-Энн подняла глаза, и встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила голову. Постаравшись придать своему голосу отеческие интонации, сэр Мармадьюк спросил:
– Дитя мое, могу ли я узнать, где ты сейчас скрываешься.
– Да, Джон, конечно. Хотя я вовсе не скрываюсь, это место знакомо многим. И твоя жена тоже не скрывается, Джон. Она давно ждет тебя.
– А-а… – тупо произнес он. – В самом деле?
– Пожалуйста, Джон, пойдем со мной.
– Ты имеешь в виду, пойдем к ней?
– Да, Джон, к твоей жене.
– Зачем, дитя мое?
– Она очень больна и хочет поговорить с тобой.
Некоторое время он хмуро стоял, не двигаясь с места, но наконец, повинуясь руке Евы-Энн, повернулся и пошел вслед за девушкой.