Седьмая чаша (сборник)
Шрифт:
— Мы не против кофе, — улыбнулся Бурский. — От коньяка же вынуждены отказаться.
— Ну, если вынуждены…
Оставшись вдвоем, они рассматривали холл. Казалось, здесь когда-то раз и навсегда был задействован рог изобилия. Судя по диковинной кофемолке «Симменс» и коньяку «камю», другие комнаты тоже вобрали в себя немало диковинного. Шатев тихо прошептал:
— Хоть кино снимай. Например, интрижка из тяжелой жизни популярного эстрадного певца.
— Или скульптора, создающего монументальные памятники.
Будто недовольная их
Вошла Кандиларова с подносом. Взглянув на кровавые царапины, она возвысила голос до патетичной строгости.
— Ах, Жози, Жозефина, нехорошая кошка, что ты натворила! Ведь товарищи-то из милиции! — И затем, обращаясь к Бурскому: — Извините, товарищ милиционер, Жози обиделась, что вы заняли ее любимое кресло. Сейчас я вашу рану залечу.
Она быстро принесла вату, смоченную в одеколоне, и лейкопластырь. Наконец пришел черед попробовать кофе. И тут мужчины заметили, что Кандиларова успела переодеться. Вместо пестрого лоснящегося пеньюара ее пышные формы облегало теперь весьма легкомысленное платье.
Вопросы задавали по очереди, ответы и уточнения записывал Шатев. Хозяйка отвечала быстро, исчерпывающе и почти не размышляя.
Установили, что Петко Кандиларов родился в 1930 году в городе Павликены. Уже довольно долго работал он в райсовете и возвысился до должности (Верджиния явно этим гордилась) заведующего отделом координации. В молодости он был женат на «одной идиотке», как выразилась Кандиларова, и завел с нею «двух внебрачных ублюдков». Бурский был даже ошарашен. «Кто же отец этих внебрачных ублюдков?» — подумал он, однако промолчал. «Ублюдками» оказались сын и дочь Кандиларова, которые почему-то вообще не интересовались родным отцом, особенно после его второго брака. Она, Верджиния, не помнит, чтобы «ублюдки» хоть раз его посетили, да, ни единого раза.
Когда вопросы были исчерпаны, Кандиларова тоже поинтересовалась:
— И все-таки, не скажете ли вы мне что-либо ободряющее?
— Да вы не беспокойтесь, — сказал Бурский. — Мы думали, муж ваш уже дома. Вообразили даже, что он сам откроет нам дверь.
— В тапочках! — улыбнулся Шатев.
— Смущает нас лишь одно обстоятельство… — Бурский осадил его взглядом. — Кандиларов вообще не появился в шахтерском санатории. Ни шестнадцатого сентября, ни к концу смены.
— Что?! — искренне изумилась женщина. — Как так — не появился! Нет, вы ошибаетесь.
— Ошибка исключена, мы проверили дважды. Вспомните, у него действительно была путевка в «Милину воду»? Ведь есть и другие санатории для шахтеров.
— Он сам показывал мне путевку. Перед отъездом. Даже заставил меня ее прочитать. И открытку прислал из санатория, на ней — корпус, где он жил, и крестиком помечена его комната — да, именно крестиком.
— Не могли бы вы показать эту открытку? — попросил Бурский.
— Сейчас поищу. Если не засунула куда-нибудь. Кандиларова удалилась и вскоре вернулась с цветной открыткой в руке.
— Вот, убедитесь сами.
Бурский взял открытку за уголок, повернул к себе лицевой стороной. Шатев склонился к его плечу.
На открытке было запечатлено некрасивое трехэтажное строение на зеленой лужайке. Справа одно из окон второго этажа помечено было черной буквой «х». На обороте — адрес Кандиларовых и короткий текст:
«Среда, 18 сентября. Любимая моя Виргиния, приветствую тебя с курорта „Милина вода“. Разместили меня хорошо, помечаю крестиком мою комнату. Вид отсюда превосходный. Никто мне не мешает. Целую тебя. Твой Петко».
На почтовом штемпеле значилось: «Милина вода», 17 сентября.
— Это его почерк? — спросил Бурский.
— Конечно. А вы сомневаетесь?
— После тою, как он туда не доехал…
— Повторяю, товарищ милиционер, вы ошибаетесь. Именно туда он уехал, именно там отдыхал.
Хорошо, мы еще раз проверим на месте. Но открытку вы должны отдать мне. На время, — сказал Бурский и, заметив, что она колеблется, добавил: — Пока это единственное доказательство, что ваш супруг действительно был в санатории.
— Разумеется, почему бы мне вам ее и не отдать… Тем более, что…
— Пожалуйста, договаривайте.
— Не знаю… такая мелочь… к тому же интимная… есть ли смысл?
— Для нас каждая мелочь может приобрести смысл, — поспешил заверить ее Шатев.
— Муж всегда звал меня Джина, а на открытке написано «Виргиния». Мое имя Верджиния, и он прекрасно это знает. Знает и то, что я настаиваю на правильном произношении. Почему он написал неправильно?
— Какие же из этого выводы? — спросил Бурский.
— Выводы? Никаких. Но я удивилась. Я не могу этого понять.
Вот он вернется, и вы его спросите. А сейчас, пожалуйста, дайте нам несколько его фотографий. Желательно последних. Они будут возвращены.
— Зачем понадобились его снимки? Вы думаете… что-то плохое с ним случилось?
— Плохое ли, хорошее — пока сказать трудно. Но явно что-то случилось.
— Хорошо, сейчас поищу.
Когда женщина вышла, Шатев спросил:
— Как это ты сказал? Плохое — или хорошее? Интересно, что хорошее могло с ним произойти.
Бурский улыбнулся.
— Какая-нибудь любовная авантюра, к примеру.
— Дались тебе эти авантюры! В его-то возрасте!
— Когда доживешь до этого возраста, может, и поймешь суть проблемы. А проблема…
Бурский осекся, ибо вошла Кандиларова. Она подала ему три фотографии.
Одна, любительская, запечатлела супругов Кандиларовых в саду, на двух других исчезнувший муж был снят для документов перед поездкой за границу.
— Он снимался в начале этого года. Ездил в Швейцарию по линии «Балкантуриста», — пояснила Верджиния.