Седьмая невеста
Шрифт:
Судя по обстановке внутри дома, Илдиз Туранский не слишком благоволил гостям своим. Обшарпанные стены, Двери, грустно висящие на одной петле, а то и вовсе отсутствующие, грязный пол, весь в дырах и трещинах, застоявшаяся вонь неизвестного происхождения – если учесть, что караван-сарай возвели всего-то пять лет тому назад, разрушения эти не поддавались объяснению. Бандурин же, впервые попавший сюда, со свойственной ему проницательностью сразу решил, что, видимо, по мысли архитектора сего сооружения гости не должны были задерживаться здесь надолго; а если б кому и пришла в голову такая странная идея – остаться еще на пару деньков, –
Крадучись, евнух прошел до конца длинного коридора, всякий миг опасаясь низвержения утробно трещащего по толка, и наконец страшное путешествие его завершилось: он стоял возле комнаты юного лютниста, коего отлично видел сквозь дыру шириною в два пальца меж наличником и дверью. Мальчишка полулежал на узком топчане, подперев го лову тонкой рукой, и улыбался, слушая чей-то шепот.
Кто мог быть здесь в такое время, когда тьма уже сгустилась над Аграпуром? Вор? Но красть у нищих гостей императора, кои в большинстве своем были жалкими комедиантами да бродячими лекарями и астрологами, стал бы только слепой, так что сию догадку евнух отверг. Стражник? Или… Или такой же, как он сам, любитель юношей прекрасных?.. От этой мысли скопца передернуло. Неужели его опередили?
В отчаянной попытке подслушать разговор Бандурин облился потом, но так и не разобрал ни слова. Лютнист, то и дело откидывая с высокого чистого лба белокурые пряди, с улыбкой отвечал собеседнику – и тоже шепотом; скопец, превратившийся в одно большое ухо, по прошествии некоторого времени все же начал разбирать отдельные слова, а то и целые фразы.
Так, например, услышал он имя юноши – Динис, и умилился славному его звучанию; что значило «бежать отсюда подальше», евнух не понял, зато отлично понял прощальное «я тоже люблю тебя», побледнел, сжал пухлые кулачки и едва сдержался, чтоб не ворваться в комнату и не прервать возгласом крайнего возмущения объятая влюбленных, если, конечно, таковые имели место.
Дверь скрипнула, выпуская позднюю гостью. Не заметив Бандурина, который стоял в углу коридора, девушка быстро пробежала к выходу и вскоре скрылась в темноте. Лица, ее евнух не смог разглядеть, но, мельком увидев профиль, узнал соперницу: то была Алма, столь неблагоразумно отпущенная Кумбаром Простаком из императорских невест. Не лютниста ли имел в виду старый солдат, наказывая девушке «целовать его крепче»? Бандурин сморщился от ревности, сдавившей холмистую грудь его, и, стараясь не слишком заметно колыхать жирами, вошел в освещенную одною свечой комнату юноши.
– Хр-р-р… Мр-р-р… Ур-р… О, красивый и отважный орленок, парящий в небесах над Аграпуром! Весь день помышляю узрить твои глаза, твои руки и гибкий стан… – бормотал Бандурин, переминаясь с ноги на ногу. – Не прогоняй же раба твоего ни нынешней ночью, ни будущей! Готов принести тебе в дар я все богатства, накопленные долгим и тяжким трудом, готов лобызать стройные ноги твои, только позволь прилечь на скромное ложе сие и раз делить с тобою одиночество и печаль…
Динис с удивлением смотрел на жирную тушу скопца, плохо понимая, что тому нужно. Зачем он хочет лечь на его топчан? Устал? А может, ему негде жить? Но почему он пришел именно к нему?
– Я алкал… – сиплым писком продолжал тем временем Бандурин. – Алкал встречи с тобою, мой юный друг. О, нежный и душистый лепесток большой
Красноречие скопца иссякло, и теперь он стоял перед юным лютнистом молча, тараща на него маленькие черные бусинки глаз.
Так и не сообразив, что нужно от него этому жирному старцу, Динис устало вздохнул. Природное спокойствие и уважение к преклонным годам не позволяли ему изгнать незваного гостя, но после целого дня во дворце, где он без отдыха играл на лютне праздным придворным и будущим императорским невестам, сил осталось только на то, чтобы положить голову на свернутую в жгут куртку и уснуть. Евнух же, судя по всему, уходить не собирался: пыхтя и потея, он выжидательно смотрел на юношу, и каждый вздох – глубокий и невозможно печальный – сопровождал чесанием за ухом.
Динис с отвращением взглянул на его руки, белые, пухлые и холеные, как у женщины, но при этом волосатые; да и весь облик пришельца заставлял его алкать немедленного ухода скопца, так же, как тот алкал встречи с ним.
Вздохнув в унисон с Бандурином, лютнист вежливо улыбнулся и промолвил нежным звонким голоском:
– Не гневайся, любезный… Я очень устал. И… уйди, прошу тебя.
Пораженный в самое сердце, евнух качнулся от горя, умоляюще взглянул в синие глаза.
– Уйди, – твердо повторил Динис. – Эрлик не велит шастать по ночам оскопленным.
– Ка-а-ак? – выдохнул изумленный Бандурин. – Ты уверен?
– Мне было видение, – кивнул ободрившийся юноша. – Тарим явился ко мне в сон прошлой ночью. Ведай, говорит, мальчик: да не выйдут в ночное время из дому скопец и пьяница, ребенок и музыкант…
– А музыканту почему нельзя? – разочарованно осведомился евнух, только что намеревавшийся пригласить лютниста к себе, если уж Эрлик так против его ночных прогулок.
– Сам удивляюсь, – пожал плечами Динис, зевнул и, более не желая продолжать беседу, свернулся клубочком на своем топчане. – Ну, ступай. Ступай же, любезный…
Сонный голос его действовал на скопца завораживающе, но делать было нечего. Вторично обозвав про себя Эрлика бородатой свиньей, чинящей препятствия покорным рабам своим даже в любви, Бандурин последний раз взглянул на юного красавца, наполнил следующий вздох печалью и удалился.
Динис к тому времени уже спал.
Илдиза Великолепного с самого утра мучила одышка. Он и проснулся на рассвете в своих роскошных покоях не от первых, мягких и теплых, лучей восходящего солнца (кои, впрочем, и не проникали сквозь темные бархатные занавеси, задернутые по распоряжению заезжего лекаря), а от недостатка воздуха. Настой минь-синя, привезенный из Кхитая придворным астрологом, лишь чуть облегчал страдания Великого и Несравненного.
Сипя и хрипя подобно простуженному ишаку, владыка взобрался на трон, бережно поддерживаемый цирюльником Гухулом и сайгадом, и велел позвать наконец невест для личного досмотра. С радостью исполнил Кумбар желание правителя. В тот самый миг, когда варвар преподнес ему идею сортировки девиц, старый солдат словно заново родился. Теперь, казалось ему, благоволение Илдиза вновь озарит его жизнь; вновь Светлейший подарит его шуткой, а то и похвалой; челядь перестанет шептаться за его спиной, пророча всякие гадости, а Гухул, собака, отправится в свою цирюльню стричь да брить – то есть делать то, для чего и был рожден на этот свет.