Седьмая жена
Шрифт:
Но вот она пришла – стремительная, соленая, прозрачная, и никакие воспоминания о тяжко больных стариках не помогали.
Он не был готов.
Он бился, дергался, рвался прочь.
Он что-то кричал.
Ему казалось, что где-то в глубине его памяти, на каком-то из известных ему языков спрятано слово-ключ, слово-пароль, которое могло бы остановить вращение роликов лебедки.
Вода полоснула неожиданным холодом, сдавила живот. Он успел набрать полную грудь воздуха. О, если бы лейкоциты и эритроциты не были такими жадными! О, если бы они умели при нужде расходовать кислород так же бережно, как расходуют хлеб в осажденном городе!
Опутанный сетью человеческий клубок с плеском вылетел на воздух, вознесся на несколько метров и снова пошел вниз. Толпа застонала от восторга. Антон судорожно глотал воздух. Прощальное кружение вод и небес все гуще наливалось зеленым и розовым.
Потом что-то произошло. Раздался какой-то – не кровяной в ушах, а чуждый, воздушный – стук. И движение сети вниз остановилось с громким ударом. И никогда его прежде не слыхавший, оглушенный и задыхающийся Антон вдруг узнал этот – благословенный, втайне все время ожидавшийся, слух распарывающий, жизнь обратно сшивающий, возвращающий надежду – звук.
Треск автоматной очереди.
Со звоном осыпались стекла кабины, в которой притаился крановщик.
Сеть зависла в метре над водой, медленно вращаясь.
Треск полоснул снова, отскочил эхом от бортов, окутался воплями и стонами раненых.
«Лодочный народ» с криками карабкался наверх по веревочным бортам траулера.
С кормы «Вавилонии» ударил пистолетный выстрел. И еще один. И еще.
Соломенные шляпы метались вдоль борта, размахивали палками, рубили веревки и лестницы.
Труба траулера выбросила струю дыма.
Из окна надстройки на палубу «Вавилонии» стали кидать зажженную мазутную ветошь.
Перекрутившиеся тросы остановили сеть, и, прежде чем она начала вращаться в обратную сторону, Антон разглядел быстро расширяющуюся полоску воды между двумя кораблями.
Снова ударил автомат.
Теперь был слышен и опережающий посвист пуль. Они пролетали где-то совсем близко. У Антона мелькнула мысль, что обезумевший Педро-Пабло стреляет уже по ним. Но в это время огнестрельная пила сделала свое дело – пробитый в нескольких местах трос не выдержал, лопнул, и раскрывшаяся сеть выронила в океан весь свой улов.
Но это уже был не океан смерти, а океан свободы.
Руки и ноги свободно молотили по нему, приближая каждым гребком родной спасительный борт. И легкие взахлеб упивались всем надводным кислородом, которого было так непомерно много. И ухватившись за железные скобы, высунувшись по пояс из воды, Антон оглянулся, вспомнил наконец и выкрикнул спасительное слово-пароль, которое оказалось грязным русским ругательством.
Обрамленный загоревшимися огнями траулер удалялся в вечерний сумрак, как паук, насосавшийся светом и дымом. Ограбленная, ободранная, опозоренная «Вавилония» качалась посреди плавающих в волнах трупов. Неведомо откуда вынырнул фыркающий Рональд. Он плыл на боку, гребя одной рукой, а на другой держал тихо подвывающего, может, и земли-то никогда не видавшего, между небом и водой рожденного «лодочного детеныша».
Только при утреннем свете смогли они по-настоящему осознать размеры беды. Уныло хлопали дверцами опустевшие шкафы на камбузе. Корчились торчащие из стены электрические провода. Онемевший дизель остывал в темноте машинного отсека – пираты ухитрились выкачать топливо из бака почти до дна. Исчезли все аппараты, способные испускать или принимать радиоволны. Исчезли все лампочки. Но даже если бы они оставались, нечем было разогнать электроны в их волосках хотя бы до слабого накала. Чудом уцелевшая пачка маргарина растекалась лужей по дну согревшегося холодильника. Линь Чжан, присев на корточки, пыталась осторожно вычерпать ее пластиковым стаканчиком.
Решено было начать с поисков еды и питья. Через час на столе в кают-компании выросла небольшая горка: пачка лапши, две банки компота, пакет сушеных слив (Пабло-Педро держал их в своей каюте под подушкой), три коробки крекеров, бутылка минеральной воды «перье», кочан салата. Из бачка унитаза бережно выкачали остатки пресной воды. Стеклянный флакончик с остатками молотого перца выбросили за борт – от одного взгляда на него жажда начинала сушить горло.
Потом устроили военный совет. Оставаться на «Вавилонии» и ждать помощи? Или попытаться построить плот? А может быть, соорудить парус из простыней? Но яхта была слишком велика, простынкой ее не сдвинешь с места. А ведь Рональд предлагал в свое время запастись настоящими парусами. Но его не послушали, пожалели места. Впрочем, ведь и паруса были бы похищены всеядными морскими налетчиками.
Педро-Пабло сидел молча и мрачно, в обсуждении участия не принимал. Казалось, он не мог поверить, что торжество победы позади и надо возвращаться к несносным мелочам выживания. Пальцы его все еще сжимали автомат, словно это был некий универсальный инструмент, способный разрешить все жизненные трудности, согреть и накормить, смастерить все нужные предметы, привести корабль в спасительную бухту. Никто не решился спросить у него, откуда он взял оружие. Его презрительная мина, казалось, говорила всем: «Стоило мне заснуть – и вот до чего вы довели корабль. Расхлебывайте теперь эту кашу без меня».
У Рональда левая рука была на перевязи. Барахтаясь в сетях, он то ли вывихнул, то ли сломал средний палец. Антон отделался разодранной щекой.
За дверью каюты плакал морской подкидыш. Размоченный крекер не пошел ему в горло, кашей вылезал обратно по губам. Молока не было. За какие-то полчаса атаки они были отброшены в доэлектрические, доконсервные, доводопроводные времена, в пещерный век.
Страх заползал в них медленно, как ледник.
Усилившийся западный ветер перекатывал омертвевшую «Вавилонию» с волны на волну, гнал ее все дальше и дальше, на вспухающий над океаном солнечный желток.
Радиопередача, сочиненная посреди бездушного Атлантического океана
(Ошибка Творца)
Однажды я проводил отпуск на берегу океана в штате Мэйн. (О, как бы я хотел перенестись туда сейчас, снова оказаться в теплой комнате мотеля, в двух шагах от облюбованного мною ресторана!) Из окна моего номера был виден небольшой остров, с одним-единственным домом на нем. Мне рассказали, что там живет одинокий чудак. Иногда он переплывает пролив на лодке, чтобы купить себе продуктов. Местные стараются не вступать с ним в разговор. Помашут рукой, поздороваются и убегают. Потому что он всегда говорит только об одном. Они уже заранее знают наизусть все, что он скажет. Это – как заезженная пластинка. Одинокий островитянин ловит неопытных туристов в ресторане или на пляже и заставляет их выслушивать свои защитительные речи.