Седьмая жена
Шрифт:
Антон смотрит на нее сбоку. Она уверенно держит руль, уверенно обгоняет тихоходные самосвалы, неспешные бетономешалки, автобусы, отяжелевшие от незаконных, забивших проходы пассажиров. Волосы ее убраны под пеструю косынку. Он купил для нее эту косынку вчера, в валютном магазине, уговорил принять. Она отмахивалась – «Что вы! подарки от туристов! нам нельзя», – но потом взяла. Взяла с каким-то безнадежно лихим жестом – «Нарушать так нарушать до конца». Тиски вездесущего Порядка разжались еще на один миллиметр. Антон был горд собой.
– …Нас нашли, когда уже начинало темнеть. Прабабка Пелагея порола меня ивовым прутом и приговаривала: «А то, что братика
По косынке шел хоровод знаменитых туристских башен и колонн: Эйфелевой, Пизанской, Тауэровской, Вандомской. Но это было последним заморским отблеском на Меладе. С каждым днем, с каждым часом, с каждым оборотом колеса она все больше возвращалась домой. Она менялась на глазах. Делалась уверенной, властной, спокойной. Свое гнездо, своя ячейка в улье. Она знала, чего ждать от людей и вещей. Глаз ее привычно находил в зеркальце подкрадывающуюся сзади милицейскую машину, ступня привычно переходила с газа на тормоз. Ухо привычно выбирало из радиовздора важные сообщения о погоде. Пальцы на ощупь находили в кошельке нужные монеты при покупке бензина. Губы раздвигались в улыбку правильной ширины – ни миллиметра лишнего! – в ответ на воздушные поцелуи и призывные жесты солдат в обгоняемом грузовике.
Свой лес, своя дорога, свой горизонт, свои облака, свои солдаты, свои воспоминания. Антон чувствовал себя обделенным, потерянным, зависимым. Как быстро они поменялись ролями. Кажется, где-то в переходной точке они страстно целовались под сенью гранитного истукана. Но не приснилось ли ему это? Она, во всяком случае, вела себя так, будто ничего не произошло. Будто не было ни утаенной поездки в финский дачный поселок, ни утаенных разговоров по-русски, ни утаенных поцелуев.
– Стойте! – закричал вдруг Антон. – Остановите машину! Пожалуйста… Мне необходимо…
– Что случилось? Вам нехорошо?…
Обрусевший «фиат-жигуль» замигал правым глазком, съехал на обочину. Антон выскочил на откос, перепрыгнул через канаву. Быстро пошел по разрытой земле, усыпанной картофельными стеблями. Дорожный рев уплывал назад, делался слабее с каждым шагом. Комбайн беззвучно полз вдалеке по желтой стерне.
Женщины, работавшие на краю поля, заметили приближение незнакомца, распрямились. Даже неопытный глаз Антона легко опознал в них – по яркой куртке? по модным очкам? по тесным брючкам? – горожанок, посланных на спасение урожая. Одна все еще стояла на коленях, спиной к нему, пыталась дорыться и нащупать в холодной глубине борозды последнюю картофелину. Антон был уже совсем близко, когда и она обернулась, удивленно глянула на него из-под ладошки. Светлые ресницы, светлые глазки, белые жадные зубки… Нет, ничего похожего… Может быть, наклон плеч?
– Вы не из Москвы, красавицы? – Он изо всех сил прятал акцент, старался подражать развязности начальника водолазов.
– Нет, мы ленинградские. Завод «Красный треугольник». А вы что, корреспондент?
– Похожий на него. Выступаю по радио. А не знаете, если есть поблизости бригады из Москвы? Я нуждаюсь в Интернациональном институте.
– Не знаем… Не слыхали… Да ведь мы ничем не хуже. Расскажите и про нас в своей Эстонии… Опишите наши подвиги, трудовые и прочие… А то все Москва да Москва…
Женщины, хихикая, начали приближаться. Антон попятился.
– В другой раз… Непременно… Буду ославлять на весь мир…
Мелада встретила его изумленным, встревоженным взглядом. Казалось, трудный вопрос «Кто вы?» опять был готов сорваться с ее – целованных или нет? было или не было? – губ. Но она сдержалась.
– Мы не должны задерживаться. Отец не любит, когда опаздывают к обеду. По случаю вашего приезда он приказал зарезать и доставить ему на дом спецпоросенка.
Каменный двухэтажный дом был укрыт от завистливых глаз высоким забором. Только въехав в глухие ворота, посетитель получал возможность полюбоваться высокими окнами, старинными гипсовыми гирляндами, небольшими колоннами, вдавленными в фасадную стену и поднимавшими всю постройку до статуса небольшого дворца. Дворца-подростка.
Две женщины выбежали из дверей обнимать Меладу. Антон попытался угадать, которая из них секретарша Гуля, а которая – домоправительница Катя, и ошибся. Секретарша оказалась грузной теткой, затянувшей с подкраской волос недель на пять. Зато домоправительница Катя (она же кухарка, прачка и огородница, согласно разъяснениям Мелады) щеголяла спортивной талией и крепкими икрами, способными, наверно, подбросить свою хозяйку в прыжке головой выше волейбольной сетки. Мать Мелады умерла шесть лет назад от сосудистой, сердечной, нервной и гормональной – так было сказано в медицинском заключении – недостаточности.
Хозяин дома, Павел Касьянович Сухумин, ждал гостя и дочь в кабинете. Облик этого человека содержал в качестве главной черты какую-то всеобщую худощавую угловатость – носа, локтей, ушей, колен, взгляда. Еще бросался в глаза контраст между неподвижностью позы и необычайной напористой энергией речи. Казалось, языку Павла Касьяновича было отдано строгое распоряжение оберегать любыми средствами покой его рук и ног. Обе ладони, словно мгновенно устав от коротких усилий (одна – от рукопожатия, другая – от похлопывания Мелады по спине – «В командировку? уже? с важным гостем? Ай, молодец!»), поспешно вернулись обратно на живот, переплелись пальцами. Дальше их нельзя было расцепить ни для какого движения. Все делал за них язык: указывал, кому в какое садиться кресло, манил гостя поближе к окну с видом на фонтан в саду, отдавал распоряжение секретарше набрать нужный номер цветочного хозяйства и подержать трубку у его рта, пока он отдаст приказ доставить к столу свежих георгинов.
– Значит, вы, Антон Гаврилович, пожаловали к нам за травой?… Славное дело, славное… А в Америке что ж – своей не осталось?… Ах, в плане, так сказать, сравнения и изучения… Применение местных ресурсов к плодотворному сотрудничеству… Гуленька, разлей-ка нам чешского пива для разгона… Так, а теперь пену сдуй мне и гостю, окажи уважение… Что ж так поздно приехали? Ведь во всей округе трава уже скошена, вся в стогах да на сеновалах. Разве что трын-трава где-то осталась. Трудности плавания задержали?… Бывает, бывает… Единственный вам сподручный выход: поезжайте в мою родную деревню. Называется Конь-Колодец. Там одни старики да лодыри остались, косить не поспевают… Трава в иных местах бабам по поясницу, мужикам не скажу по что… А дом наш так и стоит, большой, крепкий, его дед еще ставил. Там и поселитесь. Меладушка вас отвезет, все покажет, со стариками познакомит, все их байки переведет. Моя бабка Пелагея еще жива, она по травам главная была…