Седьмое правило волшебника, или Столпы Творения
Шрифт:
— Да? Он в самом деле так сказал?.. Ну, Джен, тогда он либо очень честен, либо очень хитер. — Мать устремила серьезный взгляд на дочь. — Что он за человек, как ты считаешь?
Дженнсен сцепила пальцы рук перед собой:
— Честное слово, не знаю. Я думала о том же самом… — Потом она вспомнила слова странника. — Он сказал, что хочет, чтобы у тебя было вот это. Тогда тебе не надо будет бояться чужаков, нашедших приют в твоем доме.
Дженнсен вытащила из-за пояса нож в ножнах и протянула матери. Серебряная рукоять
Мать смотрела на нож в изумлении, потом медленно подняла его обеими руками на уровень глаз и прошептала:
— Добрые духи…
— Я знала, — заметила Дженнсен. — Я чуть не завизжала от страха, когда увидела его. Себастьян сказал, что это — чудесное оружие. Он хотел, чтобы ты взяла нож. Себе он оставил короткий меч и топор. Я обещала отдать тебе этот нож. И он сказал, что это поможет тебе чувствовать себя в безопасности.
Мать задумчиво покачала головой:
— Я вовсе не чувствую себя в безопасности, зная, что человек с таким оружием был совсем близко от нас. Джен, мне это совсем не нравится. Совсем!..
По глазам матери Дженнсен видела, что теперь та обеспокоена вовсе не приведенным в дом чужестранцем.
— Мама, Себастьян болен. Можно ему остаться в пещере? Я постаралась убедить его, что мы ему не менее опасны, чем он нам.
Мать взглянула на нее, хитро улыбнувшись:
— Умная девочка…
Обе знали, что могут выжить, только действуя сплоченно, роли каждой были отработаны, и не требовалось все подробно обсуждать.
Потом мать вздохнула, словно с грустью признавала, как много ее дочь теряет в жизни. Она нежно провела рукой по волосам Дженнсен.
— Все в порядке, дитя мое, — сказала она. — Мы позволим ему переночевать.
— И покормим его. Я сказала ему, что он получит горячий ужин за то, что помог мне.
Мать улыбнулась:
— Ну, тогда будет ему и ужин.
Наконец она вытащила нож из ножен. Внимательно осмотрела его со всех сторон, изучая гравировку. Проверила остроту лезвия, затем — балансировку ножа. Покрутила его в тонких пальцах, чтобы иметь полное ощущение от вещи, и снова взвесила в руках, примеряясь к оружию.
Наконец она положила нож на раскрытую ладонь, разглядывая украшенную орнаментом букву «Р». Дочь не могла даже представить, какие ужасные мысли и воспоминания проносились у матери в голове, пока та молча рассматривала эмблему, представляющую династию Рала.
— Добрые духи, — едва слышно прошептала мать. Дженнсен ничего не сказала. Она все поняла. Это была не красота. Это была уродливая вещь, полная зла.
— Мама, — прошептала Дженнсен, когда, казалось, прошла вечность, а мать по-прежнему рассматривала рукоять ножа. — Уже почти стемнело. Можно я позову Себастьяна и потом отведу его в пещеру?
Мать вернула лезвие в ножны, и с этим движением, казалось, исчезли болезненные видения и воспоминания.
—
Дженнсен кивнула. Потом тронула руку матери, словно не хотела отпускать. Надо было сказать еще кое о чем. Как жаль, что придется сделать это. Дженнсен всей душой не хотелось причинять матери боль, но никуда не денешься.
— Мама, — сказала она чуть слышно. — Нам надо уходить отсюда.
Мать изумленно взглянула на дочь.
— Вот что я нашла у д’харианского солдата. — Дженнсен вынула из кармана листок бумаги, расправила и протянула на раскрытой ладони.
Взгляд матери застыл на записке, состоящей всего из двух слов.
— Добрые духи!..
Это было все, что мать смогла произнести. Потом она обернулась, посмотрела на дом и обвела взглядом горы. Глаза ее внезапно наполнились слезами. Дженнсен знала, что мать относилась к этому их жилью, словно к родному дому.
— Добрые духи… — опять прошептала мать, не в силах сказать что-нибудь еще.
Дженнсен подумала, что мать не выдержит такого напряжения и от бессилия разрыдается. Сама Дженнсен еле-еле сдерживала слезы. Однако ни та, ни другая не заплакали.
Мать пальцем потерла под глазами и снова взглянула на Дженнсен. И все-таки не выдержала — короткий выдох, мгновенное, тут же подавленное рыдание.
— Это ужасно, дитя мое…
Сердце Дженнсен разрывалось от жалости. Все, что недополучила в своей жизни она, мать недополучила вдвойне. И за себя, и за дочь. А кроме того, маме всегда приходилось быть сильной.
— Мы уйдем, как только начнет светать, — сказала мать словно о само собой разумеющемся. — От ночного похода под дождем не будет ничего хорошего. Нам придется искать новое место для укрытия. На этот раз он подобрался слишком близко.
Глаза Дженнсен переполнялись слезами.
— Мне так жаль, мама, — с трудом произнесла она. — Я приношу тебе одни неприятности. — Она не выдержала: горькие слезы хлынули из глаз. — Прости меня! Жаль, что тебе никак от меня не избавиться. — Дженнсен смяла в кулаке записку.
Мать обхватила ее руками, прижала голову рыдающей дочери к своей груди.
— Нет, дитя мое, нет. Никогда не говори так. Ты — мой свет в окошке, моя жизнь. Все беды нам причиняют другие люди. Ты не должна чувствовать себя виноватой из-за того, что они — воплощение зла. В тебе для меня вся радость жизни. Я бы отдала тебе все на свете и в тысячу раз больше, если бы могла. И была бы очень-очень счастлива.
Дженнсен сейчас радовалась, что у нее никогда не будет детей. Ведь у нее нет такой силы, как у матери. Однако через минуту-другую она решительно высвободилась из объятий: