Сегодня – позавчера. Испытание огнем
Шрифт:
Завершая взмах рукой, финка вонзилась в основание шеи у ключицы. Выдернув нож, толкнул тело вперёд. Струя крови брызнула на толпу штрафников. Я присел, стал вытирать лезвие о ватник зека, смотря прямо в глаза его пахану – Митьке Сивому.
– Кузьмин, встать! – голосом, сразу зазвеневшим сталью, приказал младший политрук. – Ты арестован.
– Я в курсе, товарищ политрук. Более того, я осуждён за подобные неоднократные живодёрства к «шурочке». Арестовывай, отправляй в тыл, меня посудят-посудят и присудят штрафроту. А пару месяцев я в тепле посижу.
– Я тебя сейчас на месте шлёпну!
– И через месяц присоединишься к ним. Пройдёшь моей дорогой. До «шурочки». Выпиши себе билет в один конец.
– Можно подумать, у тебя есть обратный билет.
– Есть, конечно. Я заговорённый, политрук. Меня нельзя убить.
– Посмотрим! Встать в строй!
Этим всё и закончилось. Теперь, правда, все сторонились меня, Сивый смотрел звериным взглядом, но мне было плевать. Меня больше волновала боль в колене от многочасовой пешей прогулки.
Кого только не было в рядах штрафников! Настоящий зоопарк. Но описывать не буду – скучно это.
Мы шли по пробитой в сплошном снежном насте дороге. Сугробы отвалов образовали белые стены по сторонам метра в два высотой. Шли штрафники по четверо в ряд, плотно прижавшись друг к другу – так теплее. Только я шёл теперь один, последним – все сторонились психа. Младший политрук шёл впереди колонны, позади меня на трёх санях ехал заградотряд – дюжина бойцов КВ НКВД с тремя «дегтярями». Кстати, нормальные ребята. За шмат сала согласились везти мои пожитки – брезентовый мешок с «доспехом», разгрузкой и ещё некоторыми вещами. Изредка мы с ними переговаривались, хотя не положено.
Последним я шел не специально, а из-за больного колена. Ещё несколько дней назад оно не болело, но три дневных перехода растеребили рану. За последний час со мной сравнялся коренастый штрафник. Конвоиры прикрикнули на него, но он сослался на сломанные рёбра, и от него отстали. Он шёл, закусив губу, с болью в глазах. Похоже, что не врал.
– Как это тебя угораздило?
– Сопротивлялся.
– А-а, понятно. Потоптали. За что в штрафники угодил?
– За убийство.
– Во как! И кто же лишним на земле был, по-твоему?
Боец бросил на меня злой взгляд:
– Он заслужил.
– Хорошо хоть так. Это лучше, чем по пьяни да случайно. Тебя как звать-то, коллега?
– Иван. А почему коллега?
– Я – Виктор, тоже душегуб.
– Я видел.
– Ты давящую повязку на грудь сделал?
– Зачем?
– Понятно. Не сделал. Вот и мучаешься. Я однажды тоже сломал ребро. Случайно. Ох, и мучился! А потом в больнице утянули – полегче стало. Даже на работу вышел. На вот, жевни.
Я достал из-за пазухи кусок отогретого сала, отхватил половину и дал Ивану. Он вцепился в сало, как неделю не евший. Того и гляди зарычит, как голодный пёс. М-да, нелегко ему пришлось.
– Откуда сам? – спросил я его.
Он опять посмотрел на меня злобно.
– Да мне по барабану, если честно, можешь не отвечать. И чем я тебя так разозлил?
– А разве чекистам не положены отдельные штрафбаты?
Я рассмеялся:
– Какой же я чекист? Я – истребитель танков. Нас осенью в спешке сформировали, сгребли всех, кто был под рукой, одели и вооружили, чем смогли, и под танки бросили. Милиционеров в нашем батальоне было большинство, вот и нашили петлицы войск НКВД. Да и паёк у них получше – тыловая сволочь не отворовывает, чекисты это чётко отслеживают. А в остальном обычная пехота. У меня ротный был из чекистов, а комбат – армеец.
– А что ж тогда вертухаи хабар твой везут и лыбятся тебе?
– Так они тоже сало любят. Не люди, что ли? И анекдот хороший.
– Всё-то у тебя легко получается, – буркнул Иван, пряча обмылок сала за пазуху.
– Держись меня, и у тебя легко получаться будет.
Он посмотрел на меня внимательным, «рентгеновским» взглядом. Ого, как ты можешь смотреть! Да ты не так прост, Ванёк! Ну, смотри, смотри.
До заката шлёпали молча. Иван так и шёл рядом.
– И откуда у тебя весь этот хабар? – наконец не выдержал мой попутчик.
– Друзья собирали меня.
– Хорошие у тебя друзья.
– Ну, да, неплохие.
– И видимо, большие шишки.
– Видимо.
– А что же не отмазали тебя?
– Так ведь я и правда виноват в том, за что меня осудили. В самом деле занимался самоуправством и самосудом. И несколько человек лично осудил и лично расстрелял. Некоторые из них были сильно старше меня по званию.
Иван опять зыркнул на меня, отвернулся.
– Не настолько, значит, друзья твои важные. Не смогли?
– Да ведь и не в том дело! Я же тебе сказал, я на самом деле виноват. А виноват – надо расплатиться.
– Ты больной, что ли? Или издеваешься так? – зарычал Иван, отшатнувшись.
– Да как ты не поймёшь! Под Богом же я хожу. Я согрешил – должен ответить.
– Да пошёл ты! Что ты тут лепишь? «Согрешил», «ответить»! У меня красные весь род вырезали – кто ответил? За расказачивание кто-нибудь ответил? Где твой Бог?
– Ответили. Или ответят.
– Да пошёл ты! – Иван уже кричал. Бойцы сопровождения соскочили с саней, взяли оружие наизготовку.
– Ответили они! Я лично видел, как один всю мою семью из маузера расстрелял. И что? Ответил он? Я его нашёл – вся грудь в орденах, генеральские звёзды на воротнике. Где твой Бог?
– Это за него ты сюда угодил?
Иван сразу осёкся, быстро огляделся, насупился.
– Нет, – буркнул он.
– Он сейчас жив?
– Нет.
– Значит, ответил.
– Ага! – взвился Иван опять, но тут же осёкся, замолк.
– Пусть и твоими руками, но ответил. Бог как раз нашими руками и восстанавливает правду.