Сегодня я не умру
Шрифт:
Олег понимал.
– Ты не можешь охранять жену или сына двадцать четыре часа в сутки. Так что рано или поздно с кем-то из них может произойти несчастный случай.
Быков замолчал. Олег смотрел на него и не мог поверить, что все это происходит наяву, а не в страшном сне или в кино.
– Поверь, я не изверг, – сказал Бык после паузы. – И мне совсем не хочется калечить твоего сына. В конце концов, я сам отец. Так что постарайся – у тебя есть целый месяц. И не пытайся меня обдурить – фотошоп [1] тебе не поможет. Кстати, если тебе от этого станет легче, человек, которого ты должен убрать, убил моего брата. Так что это всего лишь акт мщения. Думай об этом, как о справедливом возмездии.
Олег не мог думать об этом вообще. В тот вечер в гараже тестя он впервые в жизни напился до беспамятства и вернулся домой лишь на следующий день, грязный и больной.
Жена не разговаривала с ним неделю, но в конце концов простила, списав срыв на отсутствие нормальной работы и фатальную нехватку денег.
– Только, пожалуйста, не делай так больше, – попросила она. – Мне и так тяжело, а тут еще ты…
У него разрывалось сердце, и он всерьез несколько ночей подряд обдумывал различные варианты самоубийства. Но оставил эту затею, прекрасно понимая, что таким образом всего лишь переложит долг на плечи жены.
Через неделю он знал все о Ермакове Игоре Григорьевиче, бывшем заведующим хирургическим отделением первой горбольницы. Он не знал лишь двух вещей – куда и почему тот уехал.
– Ну, и как ты меня нашел? – поинтересовался Игорь.
– Случайно, – ответил Олег. – У меня как раз отец попал в твою хирургию с прободной язвой. Так что я там задружил с нянечками и медсестрами. И одна из них – полненькая такая, Светлана – сказала мне, что у тебя есть дед в какой-то деревне недалеко от Аникино. Она это знает, потому что у нее самой там родня живет.
– И ты решил прочесать все деревни вокруг Аникино? – усмехнулся доктор.
– Да, – совершенно серьезно отозвался Олег. – Я бы искал тебя, пока не нашел.
Когда он так сказал, у меня по спине пробежал холодок. Я поежился и уронил книгу.
– Что читаешь? – спросил он.
Я поднял с земли потрепанный томик, отряхнул от пыли и показал ему обложку.
– «Омар Хайям. Рубаи», – прочитал Олег. – Понятно. Твое?
– Нет. Деда. Он у меня философом был.
– Профессиональным? – удивился Олег.
Я засмеялся:
– Да нет. По профессии он был ветеринаром. А философом – по духу.
– Ясно. Тут, наверно, только такие и выживают.
Это было очень меткое замечание, так что я не нашелся, что ему ответить.
– А где он сейчас? – спросил Олег.
– Умер. В прошлом году, – ответил я.
– Отчего?
– От старости. Ему было девяносто шесть.
– Не слабо, – отозвался Олег. – А как он умер?
– Во сне – уснул и не проснулся.
Он удовлетворенно кивнул, а я снова поразился тому, насколько легко он говорил о смерти. Никакой неловкости или застенчивости! Я, врач, видел столько смертей, сколько обычному человеку даже представить сложно, и, тем не менее, всякий раз при одной только мысли о небытии испытывал нечто похожее на трепет.
Я понятия не имел, что ждет нас там – за порогом. И отчего на одних лицах застывала спокойная понимающая улыбка, лица других выражали строгость или скорбь, а некоторые лица вообще ничего не выражали.
Что любопытно, я никогда не видел страха на лице умершего. Почему, интересно?
Дед тоже не боялся смерти. Он так устал жить, что даже звал ее, а она все не приходила.
Два года назад он встретил меня как блудного сына – с любовью, пониманием и прощением. Ни о чем не спрашивал, хотя видел, как мне плохо, и не лез с советами. Терпел, когда я неделями не выходил из запоя. И радовался, когда я устал, наконец, пить и завязал с этим бессмысленным и бесполезным занятием.
Мы были родственными душами – он понимал меня, как никто другой. Наверно, так и должно было быть, ведь мы родились в один день, только я на пятьдесят лет позже него. Меня даже назвали в его честь. Впрочем, в нашем роду старших сыновей всегда называли в честь деда.
Мне так его не хватало. Он был молчун – совсем не похож на тех говорливых стариков, что не умолкают ни на минуту, спеша вывалить на тебя каждое свое воспоминание. Раньше я был признателен ему за это. А сейчас жалел, что не успел расспросить его обо всем, что он пережил.
Когда я думал о том, что деду пришлось испытать – война, плен, лагеря (сначала немецкий, потом советский), – мои собственные переживания начинали казаться мне не то чтобы ничтожными, но все же гораздо менее важными чем то, через что прошел он.Начинало темнеть.
– Может, пойдем, чайку попьем? – предложил я.
Олег пожал плечами:
– Давай, я не против.
Он резко встал, покачнулся и, наверное, упал бы, если б я не подхватил его под руку.
– Эй-эй, – придержал его я. – Ты слишком резвый, парень. Не хватало еще, чтоб ты в обморок прямо тут грохнулся. Мне совсем не улыбается тащить тебя в дом на своем горбу. Так что давай-ка поаккуратней. Ладно?
– Ладно, – смущенно отозвался он и осторожно двинулся к лестнице.
Пока закипала вода в чайнике, я приготовил чашки и достал из буфета печенье и смородиновое варенье от любезной Фаины.
Олег сидел за столом и меланхолично смотрел в окно.
У меня не шли из головы его слова. За два дня, что прошли с той злополучной ночи, я как-то успел подзабыть, для чего здесь этот человек. Я видел перед собой обыкновенного молодого мужчину – здорового, трезвого, вменяемого – и у меня в голове не укладывалось, что он здесь, чтобы убить меня.
Убить меня!
Черт побери, и ведь он пытался это сделать! И то, что у него ничего не вышло, вовсе не гарантировало, что он не попытается еще раз.
– В следующий раз будешь кого-нибудь убивать – не трать время на разговоры, – сказал я, разливая кипяток по кружкам и усаживаясь за стол. – А то получается как в плохом кино: пока злодей произносит речь, вместо того чтобы сразу пришить главного героя, тот под шумок отрывает злодею яйца.
– Учту, – хмыкнул Олег и уткнулся носом в кружку.
Я макал печенье в Фаинино варенье, смотрел на мужчину, сидящего напротив меня, и пытался представить, каково это – убивать человека. Я знал, что такое врачебная ошибка. Я даже знал, что такое халатность. Но осознанное убийство…
– Скажи, что ты чувствовал тогда ночью? – спросил я его.
Олег понял меня.
– Ничего, – ответил он.
Я не поверил ему:
– Не может быть! Ты же не робот, ты живой! А живой человек не может убивать другого человека и ничего при этом не чувствовать.
Он поставил чашку на стол и устало потер глаза.
– Знаешь, – сказал он. – На самом деле я давно убил тебя. Причем, много раз. Так что одним разом больше, одним меньше…
Мне вдруг сделалось так тоскливо. И расхотелось расспрашивать дальше.
– У тебя есть семья, дети? – поинтересовался Олег.
– Ты же знаешь обо мне все. Так чего спрашиваешь? – огрызнулся я.
– Знаю, – проигнорировал он мой тон. – На самом деле я не это хотел спросить. Я хотел знать, любил ли ты когда-нибудь? По-настоящему?
– Какое это имеет значение? Ты что – не убьешь меня, если я любил?
Он пропустил мимо ушей последний вопрос:
– Просто тогда бы ты меня понял.
Я рассмеялся:
– Ну конечно! И даже простил бы!
Олег промолчал, опустив голову. А когда снова поднял ее, его глаза подозрительно блестели:
– Я люблю свою жену. И сына. Я так их люблю, что пойду ради них на все. Даже на это.
Он с трудом проглотил комок в горле.
– Извини, мне что-то нехорошо. Наверное, мне лучше прилечь.
Он встал, покачнувшись, и уцепился за край стола, чтобы не упасть. Я не поддержал его. Он постоял немного, борясь с головокружением, а потом короткими неровными шагами побрел к себе в комнату.
Вот ведь сволочь! В эту минуту я почти ненавидел его.
Я прожил на этой земле как минимум лет на десять дольше него, но что было в моей жизни по большому счету?
Да, было дело, которому я посвятил всего себя и в котором был лучшим – чего уж тут скромничать. Но что кроме этого? Два неудачных брака и несколько связей разной продолжительности и напряженности?
Кого я любил, и кто любил меня? И ради кого я мог бы убить?
Ну, уж точно не ради первой жены. И уж тем более не ради второй.
Я хмыкнул и ненадолго развеселился, вспомнив свой второй брак с его шумными разборками, битьем посуды и призывом соседей в качестве свидетелей моей гнусности и бесчеловечности. Соседям-пацифистам впору было ставить памятник за кротость и терпение.
Каждая из женщин, бывших рядом со мной некоторое время, обвиняла меня в одном и том же: эгоизме и кобелизме. Последняя пассия была откровенней всех: «Ты эмоциональный импотент, мой милый. И, к счастью, столько пьешь, что скоро станешь импотентом физиологическим, чего я тебе от всей души желаю». Это были последние слова, которые она сказала перед тем, как уйти.
Честно говоря, я не понимал, почему все они так меня ненавидели. Ведь я всегда был с ними честен – никогда никому не обещал любви до гроба и уж тем более не обещал хранить верность на веки веков. Чего ради?
И не надо мне рассказывать про экстаз, в котором волшебным образом сливаются две души, и который возможен, когда занимаешься сексом только с тем, кого любишь. Это хрень полная: секс не имеет никакого отношения к любви, поскольку является обычным физиологическим актом, удовлетворяющим простейшие потребности организма, – в точности как сон, еда или испражнение. Причем, чем больше терпишь, тем больше удовольствие. Не знаю, как насчет оргазма, но нечто похожее хоть раз в своей жизни испытывал каждый, кто с переполненным мочевым пузырем или готовым лопнуть кишечником добирался, наконец, до унитаза. А как описать наслаждение, с которым ты, уставший до смерти после 48-часовой смены, падаешь головой в подушку?
Да и, говоря по правде, сама концепция любви – во всяком случае, такая, как ее понимали мои женщины, – вызывала у меня большие сомнения. Всем им по большому счету хотелось лишь одного: чтобы их пустили в душу – в малюсенький-премалюсенький уголочек, потому что больше им и не надо, лишь бы быть рядом. Ага, как же! Стоило только дать слабину, как они сначала робко и незаметно, а потом все нахальней и бесцеремонней начинали требовать все больше и больше времени, места и внимания. Рано или поздно мое терпение кончалось, и я опять оставался один, в блаженном одиночестве, пока через какое-то время снова не попадал в поле зрения очередной искательницы счастья.
Почему всегда спрашивали только с меня? Почему никто никогда не интересовался, чего хочу я?
Мне сделалось совсем тоскливо. Я достал из буфета бутылку самогона, подаренную Федором по случаю исцеления от кишечного расстройства, вызванного неумеренным потреблением просроченной ветчины, выменянной у китайцев на два литра точно такого же самогона. Выдернул пробку, плеснул в стакан и выпил в один глоток, не дыша.
Фу-у! Ну и гадость!
У меня был спирт, но идти за ним в комнату, где лежал Олег, совсем не хотелось.
Огненная жидкость потекла по пищеводу, обжигая стенки, и разлилась внутри горячим озером, согревая желудок и душу.
Мне вдруг вспомнились студенческие попойки – веселые посиделки, заканчивавшиеся под самое утро. Час на сон, и бегом на лекцию. Или в анатомку.
Да, хорошее было время – славное, беззаботное. Никаких тормозов, никаких обязательств.
А еще мне вспомнилась одна девочка по имени… Впрочем, не важно, как ее звали.
Сначала мы учились в разных группах и виделись только на общих для всего потока лекциях. Но после выбора специализации оказались вместе в одной группе.
Она была такая же, как я – веселая, бесшабашная. Нам было очень хорошо вместе, и мне казалось, что мы очень похожи и ей нужно то же, что и мне – то есть ничего. Она никогда ни о чем не просила, а я и не предлагал. Поэтому сильно удивился, когда она взяла да и вышла за нудного аспиранта-офтальмолога.
Да ладно, чего теперь-то врать? Я не удивился – я был раздавлен. В день их свадьбы я напился до полуобморочного состояния и не просыхал три дня. А когда пришел в себя – собрался с силами и продолжил жить.
Потом ее аспирант защитился, стал доцентом, и они уехали в Саратов, где ему предложили кафедру.
Мы больше никогда не виделись, и я понятия не имел, где она сейчас, живет ли со своим офтальмологом или бросила его, есть ли у нее дети.
Я редко вспоминал ее – только тогда, когда мне становилось совсем плохо. И это она не давала мне скатиться на самое дно. Я просто представлял, что бы сказала она… и останавливался у последней черты.
А потом в моей жизни произошло то, чего она никогда мне не простила бы.
И оказался здесь.
Я почти ненавидел Олега. И завидовал ему.
И еще – я бы, наверно, убил за ту девочку.
И за деда.День четвертый
– Мальчики, я вам рыбки принесла! – с этими словами в дверях возникла Фаина в своем неизменном цветастом фартуке.
Она прошла к столу и с грохотом водрузила на него ведро, на дне которого вперемешку с травой лежали жирные окуни.
– Мой с ночи принес, – пояснила она, преданно глядя на Игоря.
– Фаечка, кормилица ты моя, ну что бы я без тебя делал? – ласково произнес тот, и Фаечка зарделась, сделавшись в точности одного цвета с маками на своем фартуке.
Олег с интересом наблюдал эту сцену. Ну сельские страсти, да и только!
Наконец, счастливая кормилица нехотя удалилась, унося в сердце прощальную улыбку доктора.
– Ты в курсе, что она к тебе неровно дышит? – поинтересовался Олег.
– Кто? Фаина? – изумился Игорь. – Да брось! Тебе привиделось.
– Ну-ну, – хмыкнул Олег.
– Нет, правда! – загорячился доктор. – Она в своем Федоре души не чает. Там такая история была – Ромео и Джульетта отдыхают.
– Серьезно?
– Серьезно. У нее, между прочим, незаконченное высшее. Да. Она отучилась в техникуме и поступила в институт. Родители гордились ею страшно. А потом отец умер, а мать тяжело заболела, и Фая все бросила и вернулась домой ухаживать за матерью. Думала, что это ненадолго – мать поправится, и она снова уедет в город. А мать все болела, болела, да так и зачахла. Так что как устроилась Фая секретарем к председателю сельсовета, так до сих пор и работает.
– А разве сейчас есть сельсоветы? – осторожно спросил Олег.
– А куда б им деться? – удивился Игорь. – Это в городах теперь все больше Думы да мэрии. А тут все по-старому.
– А Федор?
– Федор – это отдельная песня. Ты не смотри, что он такой тощий. Это только кажется, что его соплей перешибить можно. Мне дед рассказывал, что он за Фаину бился смертным боем. Да. Один раз ему даже нос сломали, но он все равно не отступился. Она, знаешь, какая красивая в молодости была? У-у-у… Женихи тучей за ней ходили. А родители, ясное дело, хотели, чтобы она замуж за городского вышла. А она взяла да и выбрала Федора. Тогда вся деревня на ушах стояла!
– Интересно, что же это она в нем нашла?
– Между прочим, у него золотые руки, – обиделся за соседа Игорь. – Когда не пьет.
– Вот именно, – усмехнулся Олег. – А пьет он постоянно.
– Ну, не то чтобы постоянно… Кстати, когда он выпивши начинает хорохориться, Фаина лупит его нещадно. А он потом, протрезвев, ничего не помнит и все удивляется, откуда у него синяки по всему телу. А она говорит, что это он по пьяни углы посшибал.
Пока Олег улыбался, представляя, как коварная Фаина дубасит мужа в два раза меньше нее, доктор внимательно разглядывал соседский подарок.
– Черт, как возиться-то не хочется! – изрек он, осторожно двумя пальцами доставая из ведра крупного окуня.
Окунь внезапно дернулся, вырвался на свободу и запрыгал по столу. Его с трудом поймали и вернули в ведро.
– Ну хочешь – я их почищу, а ты сваришь. Или пожаришь, – предложил Олег.
– Идет, – согласился довольный доктор.
Он принес воды и, развалившись на стуле, стал наблюдать, как Олег ловко чистит рыбу.
– Сколько ты должен Быку? – внезапно спросил Игорь.
Олег поморщился. На какое-то мгновение он забылся, но этот простой вопрос быстро вернул его к действительности.