Секлетея
Шрифт:
Москва, 1975 год
Владимир вернулся из Ленинграда в подавленном состоянии. Он заметно похудел, почти не спал и все время думал о Секлете. Ради любимой дочери он брал себя в руки и был дома отменно вежлив и приветлив. Но силы оставляли его, и ранней весной он понял, что умирает и навряд ли доживет до осени.
Перед смертью он решил описать историю своей жизни для дочери и сына Виталия. Он наверняка знал, что его сын жив и что они с Литой обязательно найдут друг друга. Каждый вечер он описывал счастливые и тяжелые моменты своей жизни, и это придавало ему сил. Анна Александровна уже стала думать, что болезнь отступила. Но однажды в воскресенье
– Анна, я умираю. Я врач и знаю это наверняка. Я прошу вас выполнить мои последние просьбы. В этой тетради я написал историю моей жизни для Литы и Виталия. Когда Лите исполнится 16 лет, отдайте ей тетрадь. Там я честно написал и о ее матери – она должна об этом знать.
Анна Александровна не пыталась прерывать его, лишь украдкой смахивала душившие ее слезы.
– Я не хочу умирать дома при вас и моей дочери, – продолжал Владимир, – ей не нужно видеть меня таким. Я уже договорился с главврачом 24 городской больницы: он обещал помочь, ведь я когда-то в ссылке спас его брата. Скажем ей, что у меня болит сердце и что ничего серьезного нет. Отправьте ее в хороший пионерский лагерь, вы же можете это устроить?
– Я все сделаю, как вы просите, Владимир», – ответила Анна Александровна и не узнала своего голоса. – Я буду молиться за вас. За Литу не переживайте, я буду с ней рядом до последнего вздоха.
– И у меня еще последняя просьба – похороните меня рядом с Секлетой и родителями, – и лицо Владимира просветлело. Анна Александровна поняла, что мыслями Владимир был уже со своей любимой женой.
Она устроила все так, как просил Владимир. Ее клиентка отправила Литу в лагерь с детьми работников МИДа. Рано утром Владимир один провожал дочь до автобуса, который уходил от Смоленской площади. Он прощался с ней спокойно и ласково, говорил, что будет писать, просил, чтобы писала она. Он долго стоял и смотрел вслед удаляющейся колонне автобусов. И, когда колонна скрылась за поворотом, его лицо озарилось светом.
«Я сделал все, что мог в этой жизни, для нее, – подумал Владимир. – Но все когда-то кончается. Очень жаль, что она выйдет замуж и родит детей уже без меня», – и он опять подумал о том, как хорошо было бы, если бы нашелся его сын Виталий.
Вечером Анна Александровна накрыла стол и приготовила любимые блюда Владимира: сациви из курицы, хачапури и грузинский салат из свежих помидоров. А на следующее утро они вместе поехали в 24-ю городскую больницу.
Когда она принесла ему в больницу куриный бульон и увидела его, то не сразу узнала: так он изменился всего за один день. Щеки опали, а на лице отразилась страшная боль. Лечащий врач сказал Анне Александровне: «У Владимира последняя стадия рака. У него должны быть чудовищные боли. Мы делаем обезболивающие уколы, но я не знаю, насколько они могут помочь ему. Вам нужно крепиться и быть готовой ко всему».
Главный врач 24-й больницы думал, как бы лучше устроить Владимира, который был спасителем его брата. Ново-Екатерининская, или 24-я больница, находилась в старинной усадьбе князей Гагариных, в которой в первой половине 19 века располагался Английский клуб. 26 Эта усадьба была знаменита тем, что именно ее описал Л. Н. Толстой в романе «Война и мир». Старый граф Илья Ростов в парадной зале этой усадьбы устраивал обед в честь завершения русско-австро-французской войны 1805 года. А Пьер Безухов во время обеда вызвал на дуэль Долохова – любовника своей жены Элен.
26
В огромной парадной зале усадьбы располагалась самая большая больничная палата. В этой бальной зале на отдельном этаже было место для оркестра, именно туда поместил Владимира главный врач. Он поставил ширмы так, что Владимир оказался в отдельном боксе.
Под действием лекарств Владимиру становилось легче. Ему, как в детстве, стало казаться, что он летает над Мойкой. Но сейчас он захотел чего-то большего и впервые в полусне отбросил все страхи и полетел над Невой. Он пролетел над зданием Двенадцати Коллегий, над Биржей, над Дворцовым мостом и вылетел на Невский. Он вспомнил, как перед его первой в жизни ночью любви они вместе ехали от Московского вокзала к Университету именно этим маршрутом и как потом полуголодные, но абсолютно счастливые шли домой.
И вдруг время как бы сместилось и Владимир с балкона увидел бальную залу, освещенную множеством свечей. Он очень хотел, чтобы выстрелила пушка, но послышались звуки старинного вальса, и Владимир явственно вспомнил Саратов и вечер в честь юбилея Университета. Когда он открыл глаза, то увидел, что его жена Секлета шла по пустой освещенной свечами бальной зале, одетая в скромное суконное платье, отороченное огромным белым кружевным воротником, навстречу своей маме и профессору Виноградову. Она протянула к нему руки, и он с радостью бросился в ее объятия.
Анна Александровна приехала за Литой посреди лагерной смены с печальными новостями. После кремации в их доме собрались немногочисленные гости на поминки. А потом они захоронили урну на Волковом кладбище в Ленинграде и заказали панихиду в Николо-Богоявленском соборе, который один из немногих не закрывался в Ленинграде в советский период.
Москва, Литва 1975 – 1977 годы
Чтобы как-то скрасить горестное лето 1975 года Анна Александровна решила повезти Литу путешествовать. Они отстояли панихиду по Владимиру на 40-й день в храме Воскресения на улице Неждановой (Брюсов переулок) и вечером следующего дня сели в поезд Москва – Вильнюс, оставив любимого Барсика на соседку.
Вильнюс поразил ее: он разительно отличался от советских городов. Здесь и там преимущественно звучала литовская и польская речь, так что казалось, что находишься не в советском Вильнюсе, а каком-то древнем скандинавском городе. Жители говорили по-русски с красивым прибалтийским акцентом и с русскими, или советскими, были прохладно вежливы, всем своим поведением показывая им, что они, литовцы, другие, а Вильнюс вовсе не советский, а европейский город. Удивляло и то, что почти все литовцы были верными прихожанами костелов – католических церквей, которые не закрывали в советский период.
Они посетили вечернюю службу в главном католическом костеле города – святых апостолов Петра и Павла. Снаружи костел не представлял ничего особенного, но внутри его роскошь поражала воображение. Стены и купол были унизаны лепными фигурами святых, их количество впечатляло. Костел освещала люстра в виде корабля. В нем было десять алтарей, главным был алтарь во имя святых Петра и Павла, а алтарь Иисуса Антокольского, по древним преданиям, обладал чудотворной силой. Во время мессы звучал орган и многоголосное пение хора придавало богослужению торжественность и величие. Лита расплакалась: она все время думала об отце.