Шрифт:
ПРОЛОГ.
Жизнь не хуже обычной. Жизнь, в которой нас прощают, понимают, а возможно даже и любят…. Бескорыстно.
Господь сотворил нас по своему образу и подобию. Вылепил вслепую, как дети лепят безликие фигурки из пластилина. Заставил пройти по дороге перемен, на которой каждый из нас тот же творец. Творец своей судьбы.
Слёзы – не самое ужасное в жизни. И уж, конечно, не страшнее войн, голода, смерти. Когда-нибудь все мы умрём. Есть ли смысл бояться неизбежного? И как не бояться неизбежного, когда на карту поставлена жизнь
Всё в Руках Божьих!
Через несколько часов определится не только чья-то судьба, но и моя собственная. Пусть всё будет, как и должно быть. Я приму любое решение, потому что выбора у меня нет.
Глава I.
НОВЕНЬКИЙ.
«Нет ничего более обычного, как причинение страданий ради наслаждения, которое это доставляет». Мериме.
Чувствовать себя по-дурацки можно в любой неприятной обстановке, а если, верить собственным ощущениям, то даже и в приятной. Посреди комнаты, заполненной только любящими тебя людьми. Но самое отвратительное это когда на тебя пялятся одновременно несколько десятков пар посторонних глаз и ты чувствуешь себя так, словно под микроскопом.
Мелкой букашкой, которую стараются рассмотреть и изучить. Они не знают тебя, ты не знаешь их, есть только визуальный контакт и твоё добровольное согласие быть исследованным.
Это неудобно, это неприятно, это пугает. Хочется сбежать куда угодно, хоть на край света, только бы не позволять им вот так на тебя смотреть.
Я видел их лица все вместе, не выделяя какое-то определённое, они были обычной серой массой, пятном, которое с каждой минутой всё сильнее расплывалось перед глазами, а я был просто новеньким учеником в богом забытой школе.
Я знал, что они думают обо мне.
Лондонский денди, волею судьбы, оказавшийся на южной окраине Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии, со столичными замашками и запросами. Местные парни, скорее всего, усматривали во мне соперника, а девчонки прикидывали, как смогут заманить в свои сети. И те и другие одинаково ненавидели меня.
Пятнадцатое сентября, сорок восемь дней до Хэллоуина и сто четыре до Рождества, не самое подходящее время заводить новые знакомства.
День необычайно тёплый для этого времени года. В школьные окна светит яркое солнце, светлые тени проходят через весь класс, создавая обманчивую атмосферу радости, отражаются бликами на белой от мела доске и лежат радужными полосками на покрытом линолеумом полу.
Двадцать пять градусов на пятнадцатое сентября! Какая ирония. Хотя и понятно, островной климат более мягкий, чем на материке, но зато в Лондоне никогда не бывает таких сильных ветров как здесь. Интересно, какая тут зима? Такая же промозглая и сырая или наоборот, холодная и снежная?
Солнце слепило меня, заставляя смотреть в класс, а не в окно.
Кто они – мои новые одноклассники? Как они примут меня и примут ли вообще?
Ветер ворвался в приоткрытое окно и взъерошил мои волосы. Они у меня тёмные, отросшие, немного небрежно причёсаны. Глаза у меня карие, как у отца и брата, губы тонкие, рот немного великоват, а когда я улыбаюсь, улыбка получается несколько кривоватой.
Это наследственное.
Учитель математики неуклюжий толстячок мистер Стивенсон указал мне на несколько свободных стульев, избавив тем самым от нелепого представления перед всем классом. Признаюсь, это пугало меня больше всего. И когда вместо привычного «представьтесь, пожалуйста» он попросил меня выбрать любое понравившееся место, я вздохнул с облегчением.
Учитель медленно перемещался по классу, переваливаясь с ноги на ногу, и напоминал большого мышонка Рокфора из мультика. Я сдержался, чтобы не рассмеяться.
Сейчас не самое подходящее время для веселья. Я в дурацкой ситуации под пристальными взглядами каждого ученика, находящегося в этом классе. Мне крайне некомфортно в шкуре новенького и в то же время у меня нет выбора.
Как сказал когда-то Наполеон, кто стоит на виду, не должен позволять себе порывистых движений.
Я попытался сосредоточиться на чем-нибудь приятном, как учила меня миссис Грин. Обычно это помогало, но почему-то сейчас не сработало. Страх ноюще сосал под ложечкой, разливался болезненными импульсами по венам, блокируя нижнюю челюсть и сковывая движения. Если бы даже мне предложили представиться, я не произнес бы сейчас ни слова.
Тебе почти семнадцать. Напомнил я себе. Уже большой мальчик, способный управлять собственной жизнью и эмоциями.
Так почему ты стоишь как истукан, словно ноги приросли к полу и пустили корни? Давай, вперед! Ты должен!
Стараясь не смотреть на лица одноклассников и вжав голову в плечи, я прошел вдоль всего ряда и быстро занял место за последним столом. Что же теперь? Я чувствовал любопытные взгляды на моей персоне и не мог сконцентрироваться. Учитель объяснял возле доски новый материал, и я попытался сосредоточиться на его голосе.
Ценой титанических усилий и мысленным воспроизведением самого прекрасного и спокойного места на земле я добился своего. Дыхание постепенно выровнялось. Румянец прилил к щекам. Наконец я смог вздохнуть полной грудью и открыть на нужной странице методическое пособие, которое получил утром в библиотеке на первом этаже.
Объяснив материал, учитель предложил нам самостоятельно попробовать порешать примеры, и я, стараясь не привлекать к себе внимания, прилежно решал пример за примером пока чей-то голос не ворвался в моё сознание.
– У тебя ошибка во втором действии. Нужно писать единицу, а у тебя четвёрка.
Я немного приподнял голову и посмотрел на девочку сидящую рядом со мной. Странно, как я не заметил, что этот стол наполовину занят? Я посмотрел в ту часть в примере, на которую указывала соседка, действительно увидел ошибку и быстро всё исправил.
– Ребекка Дойл, - представилась она, и мне снова пришлось повернуть к ней голову. Она была достаточно симпатичная, темноволосая, с длинной косой за спиной. Одетая в самую что ни на есть обычную одежду – школьную юбку и свободную голубую блузку с вышивкой.