Секрет политшинели
Шрифт:
– Покушать бы чего. – Я похлопал себя по животу.
– Да, пора. В случае чего нырнем в трубу, – сказал Андрей.
Я подтянул за ремень свой ранец, лежавший на кучке трофейных автоматов, достал хлеб и сало. Кратов успел заметить среди моих вещичек флакон одеколона.
– Эге, да у тебя, переводчик, и выпивка припасена.
– Какая выпивка?
– Одеколон! Глядите-ка, и кружка у него есть.
– Кружку, ложку и зубную щетку полагается брать с собой при явке к месту службы, – разъяснил
– Ну, ладно, «кружка, ложка, поварешка…» Давай разопьем твой одеколончик. – Кратов вдруг посерьезнел. – Причина есть.
– Пожалуйста, пейте. – Я протянул ему флакон и кружку.
– По маленькой и в самом деле не худо, – сказал Шведов.
Вот уж от него не ожидал… Пить одеколон?! На это же способны только последние пьянчуги. Ну Кратов еще куда ни шло. Забубенная натура. Но Андрей! Не ожидал… Повод выпить, конечно, есть… Шутка сказать, после такого боя все трое целы и невредимы. Да еще и трофеев набрали. Если кому-нибудь все это рассказать, не поверят. Ни за что не поверят!
Кратов тем временем накапал одеколон через узенькое горлышко флакона в кружку и протянул ее Шведову. Тот долил в нее воды из фляги.
– Что ж, братцы, за наш боевой успех. Дай бог не последний. Андрей поднес было кружку к губам, но Кратов неожиданно его остановил и взял кружку себе.
– Стойте, братцы! За боевые успехи вы еще выпьете. Я за Нюрку должен выпить, за Белую головку.
За Нюрку? Тут только я спохватился, что в суматохе боя и не вспомнил о ней.
– Что с ней сталось? Куда ты ее девал? – спросил Андрей.
– Нету больше Нюрки. За память ее.
Моряк рывком запрокинул голову. Андрей выпил молча. Кружка оказалась у меня. Я глотнул, закашлялся, задохнулся, слезы полились у меня из глаз. «Нюрка! Красивая наша попутчица! Неужели правда, что ее уже нет, что лежит она где-то здесь, неподалеку, и ветер шевелит вместе с травой ее светлые волосы…»
– Не случайно я на вас набрел, братва, – тихим голосом сказал Кратов. – Хотел Нюрку похоронить. У Андрея лопатка саперная есть. Пошел я за лопаткой, услыхал стрельбу и на ваш бой вышел. Смотрю…
– Что здесь было, мы знаем, – перебил Шведов. – Ты про Нюрку расскажи.
Черные брови Кратова сошлись над переносицей, точно он обдумывал, с чего начать…
Может быть, я не совсем точно передам теперь рассказ моряка. Что же касается наших с Андреем вопросов и восклицаний, о них я умолчу вовсе.
Рассказ этот не о нас – о Нюрке, о последнем ее часе. Я перескажу его так, как он живет в моей памяти.
«Сперва мы с Нюркой тоже шли вдоль шоссе по кювету. Нюрка все в поле отбегала, цветки собирать. Ну, думаю, валяй, валяй, собирай!
Я все посматривал на нее. И когда прыгнет она с кочки на кочку, и когда
Короче, подошла она ко мне с этими цветиками и говорит:
– Паша, Паша, погляди, какие красивые. А я ей в ответ:
– Знаешь что, Нюрка, давай с этого фарватера к заливу подадимся. Стреляют туда меньше.
– А ничего, – говорит, – я уже привыкла.
Ну, думаю, будем с другого борта захождение играть.
– Там, – говорю, – Нюра, цветов больше, чем здесь.
– Тогда, – говорит, – пойдем, Паша.
Свернули мы к заливу.
Между прочим, был бы я один, все равно бы к берегу подался. Там мне вроде бы ближе к дому. Корабли видать. Морской канал. Кронштадт. В случае чего – вплавь добраться можно.
Дошли мы до залива. Подбежал я к самой воде. Вдыхаю морской воздух. Камышом пахнет, тиной. Хорошо! Нюрка возле меня стала, за руку меня схватила и спрашивает:
– Что это ты, Паша?
Я и отвечаю:
– Обидно, что на землю с корабля сойти пришлось.
– С корабля ты бы меня не разглядел, и мы бы с тобою не встретились.
Еще крепче она прижалась к моей руке и говорит:
– Если бы не война, тем более бы встретились. Ты, Паша, сходил на берег по выходным дням? Гулял в Петергофе?
– Много нас там гуляло, охотников до девчат. Кто-нибудь другой тебя бы и пришвартовал.
– Ведь никто не пришвартовал. А сколько пыталось.
– Так никто и не сумел?
– Никто, Паша.
– Заливаешь!
– Нет, правда.
– Тогда чего же так?
– Не нравился никто. Ждала все какого-то другого совсем.
– Принца, что ли?
– Сама не знала, что мне надобно было. Теперь зато знаю… Как снял ты меня там, на развилке, с грузовика, как поднял над собой, посмотрела я сверху в твои глаза… Еще имени твоего не знала, а поняла: хочу, чтобы всегда эти руки меня поддерживали и чтобы в глаза эти мне всегда смотреться… Ты еще задержал меня немного в воздухе, и стала я в тот миг словно птица. А ты тут возьми и опусти меня на землю…
– Сколько ж тебя можно на весу держать. Птичка-то ты плотненькая.
Хотел я тут высвободить руку, чтобы свои слова насчет ее плотности проиллюстрировать, но воздержался. Неохота было свой авторитет подрывать, раз она про меня такие слова говорит. А Нюрка, все так же ко мне прижавшись, говорит еще:
– Когда ты, Паша, с лейтенантом заспорил, заступился за женщин наших, чтобы их за детишками в Стрельну пустили, поняла я, что душа у тебя добрая, хотя вид суровый.
– Скажешь тоже – «добрая душа». Что я баба, что ли?